Это было самое подходящее место для квартиры Никоса Катракиса, которой он пользовался не слишком часто. Интерьер был не менее роскошным, чем вид из окна. Тристанна жила в окружении богатства вплоть до недавнего времени, и все равно ее всегда поражало, как можно холодно рассчитывать, во что обходится тот или иной объект, как можно сводить всё и вся к цифрам и ценам, к тому, что можно купить, а что нельзя. Таким был отец Тристанны, хладнокровным, оценивающим, руководствующимся только соображениями выгоды и никогда — чувствами.
Никос даже не взглянул на чудесный вид, ежедневно привлекающий десятки тысяч туристов. Дуомо был одной из самых восхитительных мировых достопримечательностей, исторически бесценной. А Никос только отдал несколько указаний прислуге, сообщил Тристанне, что должен уйти по делам и вернется не позже шести, и ушел. Купил ли он эту квартиру, чтобы любоваться видом из окна каждый свой приезд во Флоренцию или потому, что это было выгодное вложение средств и удобно для бизнеса?
— Ты уходишь? — удивленно спросила она, когда он повернулся к двери. — А мне что прикажешь делать до вечера?
Вопрос обескуражил его.
— Полагаю, то, что делают все любовницы, — ответил он шелковым голосом. — Терпеливо ждать.
Терпеливо ждать. Как нечасто используемая собственность. Разве не так всю жизнь жила мать Тристанны?
Она подошла ближе к окну, чувствуя, что непонятная грусть вот-вот поглотит ее целиком. Она не знала, сколько так простояла, невидящим взглядом скользя по мраморным плитам, и вдруг почувствовала острую тоску по дому. Ей страстно захотелось снова оказаться в своем скромном жилище в Китсилано недалеко от Ванкувера, снова стать свободной, чтобы не было этих нескольких дней или даже целого месяца. Небо потемнело, и медленно, тихо пошел дождь.
Тристанна достала телефон и позвонила матери, из-за которой, собственно, и стояла сейчас в центре Флоренции, а не в своей маленькой студии, из окна которой открывался вид на задний двор. Ей нравился этот двор, напомнила она себе; она часто вечерами сидела там с бокалом вина, если была хорошая погода. Она не понимала, почему чувствует потребность защитить эти воспоминания от самой себя: они словно ускользали все дальше с каждым вздохом.
— Дорогая! — воскликнула Вивьен, взяв трубку. По ее голосу невозможно было понять, что она тяжело больна, и Тристанна спросила себя, чего ей это стоило. Ее мать ни за что не стала бы жаловаться. — Ты хорошо проводишь время?
Именно этого следовало ожидать от матери, подумала Тристанна, когда они закончили разговаривать, от ее хрупкой, бесконечно милой матери, за которой всю жизнь ухаживали мужчины: отец, муж, пасынок. Она была живым анахронизмом, словно пришла из другого времени, из другого мира. А еще она всегда была лучиком света для Тристанны, единственным средством, делавшим ее детство сносным. Даже в самых тяжелых условиях Вивьен излучала неиссякаемую радость и свет. Тристанна все сделает для нее. Даже это.
— Запечатлей все, что увидишь, — велела Вивьен, захлебываясь от восторга, что свидетельствовало о том, что ее скорбь немного отступила. — Ты должна сохранить свои приключения для потомков.
Леди не обсуждают причины поездки вроде этой, равно как и свои долги и болезни.
— Не уверена, что хочу помнить о таких приключениях, — сухо ответила Тристанна, но ее мать только весело рассмеялась и сменила тему.
Тристанна прижала пальцы к виску. Что за картина опишет двухдневное болезненное безумие? Она старалась не думать о его губах, прижимающихся к ее губам, о его руках, разжигающих в ней пламенное желание, о том, как он молчал на темной улице и как привязывал к себе одним взглядом. Его пленительная насмешливость, его обманчивая полуулыбка… Она не хотела помнить обо всем этом.
Она сделает все, что должна, но это не значило, что она будет ждать, как эта квартира, когда Никос вновь снизойдет до нее. Город, кладезь истории и искусства, лежал внизу под летним дождем, чудесный бальзам для ее сердца, который высушит непрошеные слезы.
Когда Тристанна завернула за угол, он ждал ее. Сначала она подумала, что ей снова показалось. Весь день ей, к ее огромному раздражению, казалось, что она видит его. В галерее Уффици это оказался всего лишь такой же темноволосый мужчина, нагнувшийся к своим детям. Она приняла за него местного жителя, переходящего древний мост Понте Веккио, заполненный туристами. Поэтому на этот раз Тристанна даже не вздрогнула, ожидая, что фигура, прислонившаяся к стене у входа в дом, где находилась квартира Никоса, растает как дым или снова окажется, что это просто прохожий, идущий по своим делам.
Однако чем ближе она подходила, тем четче видела его смоляные волосы, сияющие глаза, стать.
— Где ты была?
Его голос породил эхо, еще более громкое, чем стук ее каблуков, и ее сердце заколотилось. Она попыталась списать это на игру угасающего света дня и дождь. Эта часть города, затерявшаяся в лабиринте переулков, разительно отличалась от наводненного машинами центра, в котором она провела день; здесь было тихо, и только поэтому его голос звучал угрожающе. И хотя он почему-то был зол и не хотел поделиться с ней почему, то с какой стати она должна показывать свой страх? Она не знала, как этому человеку так легко удавалось заставить ее забыться, но дальше так не пойдет. Не важно, что она чувствует, важно, как она ведет себя.
— Прошу прощения, — сказала она, улыбаясь притворно покорно. — Я надеялась, что буду дома до твоего возвращения и успею раскинуться на диване, как ожившая картина. В терпеливом ожидании, разумеется, как было велено.
Он молча наблюдал, как она вошла под арку. Она знала, что мокрая до нитки, но ее это не волновало, хоть и должно было. Дождь был теплый и словно очищал ее, пока она шла под ним по площадям Флоренции; она как будто купалась в веках и видах, представавших перед ней, и если ради этого надо было ненадолго пожертвовать своей ухоженной внешностью, что ж, так тому и быть.
— Ты выглядишь как утопленница, — сказал он, помолчав. — Что заставило тебя выйти из дома в такую погоду, да еще без зонтика?
— Не имею ни малейшего представления, — холодно ответила она, откидывая с лица мокрую прядь. — Вряд ли во всей Флоренции есть что-то, что может заинтересовать художника.
— Искусство? — Он произнес это слово так, как будто она сказала что-то на неизвестном ему языке. — Ты уверена, что именно искусство выманило тебя под дождь? Точно не что-нибудь более прозаическое?
— Возможно, человек в твоем положении не обращает внимания на существование искусства, пока не решает украсить свое жилище, — едко ответила Тристанна, — но, как ни странно, в мире есть люди, получающие удовольствие от произведений искусства, даже если они выставлены на площади для всеобщего обозрения, а не услаждают узкий круг богачей.
— Тебе придется извинить меня за то, что я не соответствую твоим высоким стандартам, — холодно сказал Никос. — В детстве у меня не было возможности научиться ценить искусство, меня больше интересовало, как выжить. Но не смею лишать тебя чувства превосходства оттого, что ты можешь мгновенно определить авторство средневековой скульптуры. Уверен, что это только одна из многих твоих способностей.