Через два года после папиной смерти затонул в Цемесской бухте «Адмирал Нахимов», а у Веры все перемешалось в голове.
Она сидела, обхватив голову руками, сжимая виски, словно пытаясь выдавить из себя воспоминания. Когда же это было — до или после? До. За несколько дней до папиной смерти. Поздно вечером столкнулись в море два судна: сухогруз, шедший в Новороссийск, и прогулочный теплоход. Обошлось без жертв, и вообще все было не так страшно, как на «Адмирале Нахимове», но пострадавшие были.
В городе шептались, что это не несчастный случай: суда опасно сблизились неспроста. И не в первый раз. С борта сухогруза что-то перебросили в мешке на мостик прогулочного теплохода. Налаженный канал. Ясное дело: сухогруз идет неведомо откуда, и в порту его будет крепко шмонать таможня. А прогулочный теплоход в нейтральные воды не выходит и досмотру не подлежит.
Но в тот раз контрабандисты не рассчитали расстояние, борта сблизились слишком сильно и, как говорилось на официальном языке, «вошли в соприкосновение». Сухогруз бульбом — расширяющейся подводной частью — зацепил теплоход и сильно накренил на левый борт, по инерции таща его за собой. На теплоходе люди попадали, многие переломали ноги, а кое-кто — позвоночник. У папы, вспомнила Вера, опять было крупное объяснение с секретарем горкома.
Это был всего лишь третий секретарь, отвечавший за туризм и спорт, но он славился умением хлебосольно, на широкую ногу принять в Сочи московское начальство, потому и пользовался большим влиянием. Ей было больно слушать, как он — еще молодой человек, лет на десять, если не больше, младше папы — кричит папе: «Сам виноват! Под суд пойдешь!» А папа… Вот тогда он и «развязал», снова запил.
Вера включила компьютер и нашла в Интернете ссылки на ту давнюю аварию. Их было немного, но ей и нужна-то была всего лишь одна. Это случилось двадцать второго апреля 1984 гола, а через четыре дня папы уже не было в живых. Значит…
Значит, он мог пойти под суд за то столкновение. Он же начальник порта, ему и отвечать. Мог и в тюрьму сесть.
«От большего греха убегаю». Что же он хотел этим сказать? Теперь уже не узнать. «Как мог, я любил тебя».
Вера так долго сидела в кабинете, что Антонина Ильинична встревожилась и робко постучала ей в дверь.
— Верочка, с тобой все в порядке?
— Все в порядке, — решительно ответила Вера.
Она бережно сложила бумаги и вещи, спрятала их в домашний сейф и вышла. Чего бы ни хотел от нее отец, подумала она, теперь было уже слишком поздно. Она навсегда покинула тот дом.
О самоубийстве отца и о его странной последней воле Вера не решилась рассказать даже Николаю после примирения. Но зато теперь у нее было прошлое, и она могла с гордостью рассказать о нем своим детям.
* * *
Лидия Алексеевна появилась в банке на удивление быстро: видимо, охранник-водитель знал, как объезжать пробки. Вера пошла встречать гостью с высоко поднятой головой. Только теперь она по достоинству оценила завещание отца.
Умирая, он вложил ей в руки мощное оружие, и не важно, что оно попало к ней с опозданием. Главное, оно оказалось у нее в самую нужную минуту. Теперь она знала, как противостоять матери.
Введя Лидию Алексеевну в переговорную комнату, секретарша Лена сказала:
— Водитель спрашивает, ему ждать?
— Нет, не ждать, — ответила Вера и вручила Лене пятисотрублевую купюру. — Поблагодарите его, пожалуйста, от меня и отпустите. — Она выждала, пока за секретаршей не закрылась дверь. — Здравствуй, мама. Проходи, садись. Чему я обязана таким визитом?
На Лидию Алексеевну явно произвели впечатление и размеры помещения, и обстановка. Малую переговорную комнату никак нельзя было назвать тесной. Здесь стояли два стола, составленные буквой «Т», и не менее дюжины глубоких удобных кресел. Стены были обшиты панелями натуральной древесины, на дальней, напротив председательского места, висела большая и яркая абстрактная картина в тяжелой раме. Это была картина трагически погибшего художника Бориса Татарникова — одно из приобретений, сделанных банком с Вериной подачи. Обстановку оживляли и прекрасно ухоженные растения в горшках. В углу стоял двухкамерный охладитель воды. Когда дверь закрылась, в комнате наступила особая «начальственная» тишина, какая бывает лишь в помещениях с хорошей звукоизоляцией.
«Сет» из искусственных сапфиров на месте, в свою очередь, отметила Вера и порадовалась, что не надела в этот день кольцо Галыниных. Сравнение было бы не в пользу Лидии Алексеевны.
Вера не стала садиться во главе председательского стола, а выбрала себе кресло сбоку и указала матери место напротив.
— Да оставь ты этот чемодан, садись.
Лидия Алексеевна села. Она не видела дочь тринадцать лет и теперь не узнавала свою серую мышку. Перед ней сидела уверенная в себе, элегантно одетая, прекрасно причесанная женщина с безупречным маникюром на длинных, точеных пальцах. Заметив обручальное кольцо, Лидия Алексеевна наконец нашла, что сказать:
— Так ты все-таки вышла за него замуж.
Ого! Выходит, Лора в курсе ее дел? И даже информирует мать? Любопытно.
Вера взглянула на изящное колечко, выполненное по ее заказу дизайнером-ювелиром: два тонких ободка, золотой и платиновый, спаянные вместе.
— Ты приехала меня поздравить?
— Я приехала поговорить о Лоре.
— О Лоре? А что с ней?
— Лора попала в ужасное положение. Знаю, ты ее не любишь…
— Она все сделала, чтобы я ее не любила.
— Но она все-таки твоя сестра. Ты должна ей помочь.
— Да что случилось-то?
— А то ты не знаешь!
— Извини, мама, я за светской хроникой не слежу. Говори толком.
— Выгнал ее этот чучмек!
Вера поморщилась.
— Давай обойдемся без подобных выражений. Если ты имеешь в виду Руслана Гаджиевича Уразбаева, то он уважаемый человек, солидный банкир. Я не знала, что они расстались.
Про себя Вера мельком подумала: что же такое должна была натворить Лора, чтобы он ее выгнал? Но спрашивать у матери, конечно, не стала. Лидия Алексеевна сама выложила, не дожидаясь вопроса:
— Детей ему, видите ли, захотелось!
Вот как далеко прокатилось эхо Лориных ранних абортов! «Надо будет поговорить с Вероникой, — подумала Вера, — чтоб срочно рожала. Она славная девочка, не подлая и не вредная. Жаль будет, если пропадет».
— И что я могу для нее сделать? — спросила Вера. — Да, кстати, почему она не обратилась ко мне сама?
Лидия Алексеевна взглянула на младшую дочь с ненавистью.
— Ты же прекрасно понимаешь: Лора слишком горда.
— И поэтому она вызвала сюда тебя? Странная гордость. Так что же я все-таки могу сделать?
— Ты могла бы пристроить ее куда-нибудь.