Кроме того. Веру мучили страхи. С самого детства она была запуганной, а беременность добавила ей новых, совсем уж иррациональных опасений. Она боялась выкидыша, боялась поскользнуться, упасть и повредить ребенку, боялась, что он родится больной, что у нее не будет молока, что она не сумеет его выкормить и вырастить.
Лишь много позже Вера узнала, что все ее тревоги довольно стандартны, описаны в медицине и понятны любому психологу. Но в 1992 году мысль о психологе даже не пришла ей в голову, а посещение женской консультации обернулось новым кошмаром. Врач, женщина средних лет с обесцвеченными пергидролем, чернеющими у корней волосами и бледно-голубыми — тоже как будто обесцвеченными — глазами, приняла Веру, мягко говоря, неприветливо:
— И куда тебя, шкильду такую, рожать понесло? Тебе сколько лет-то?
— Восемнадцать, — ответила Вера, хотя до восемнадцати оставалось еще дней десять.
— Муж есть?
— Нет.
— Вот и сидела бы дома, мамку слушала. Нечего было коленки раздвигать.
Вера промолчала.
— Да ладно тебе, Евдокимовна, что ты девку-то зазря пугаешь? — вступилась за Веру медсестра-акушерка.
— Ничего не зазря! Вот разорвется она до подмышек, потом на меня еще в суд подаст! — огрызнулась врачиха.
— Не бойся, милая, все будет очень даже распрекрасно, — приговаривала, не слушая докторшу, медсестра.
— Да тебе-то откуда знать, — не унималась врачиха. — Она ж астеничка, чисто по Кречмеру! Давай-ка лучше аборт сделаем, пока не поздно, а? — предложила она Вере.
— Не слушай ее, девушка, меня слушай, — опять вмешалась медсестра. — Родишь в лучшем виде, не хуже, чем другие рожают.
— Я буду рожать, — еле слышно прошептала Вера.
— Вот и хорошо.
— Вот ты наобещаешь с три короба, — продолжала пергидролевая врачиха, повернувшись к медсестре, — а мне потом отвечать. Ты на анализы посмотри. Гемоглобин — как у покойницы! Немочь бледная! Я удивляюсь, как она еще ноги таскает! А ты — рожать!
— Ничего, справится. Ты, милая, на мясо налегай, — начала наставлять акушерка Веру. — С кровью! Свекла хорошо идет, яблоки… Фасоль. Кагорчику можно попить — по ложечке в день.
— Нет, я не буду спиртное, — испуганно сжалась Вера.
— Я ей уколы пропишу, — устало пробурчала врачиха. — Кагором тут не обойдешься.
…При первом же уколе на теле у Веры образовался болезненный инфильтрат, и на второй укол она уже не пошла. Бифштексы с кровью тоже не лезли в горло. Пергидролевая врачиха прописала ей препарат желтого тела, и тут уж Вера выпросила не внутримышечно, а в таблетках. Врачиха, хоть и ворча, согласилась. От низкого гемоглобина ей назначили пить протеин железа: приторную жидкость, сладкую до обморока. Вера смирилась — это было все-таки лучше уколов, — хотя после каждого глотка долго приходила в себя, стараясь отдышаться.
И тем не менее она училась и работала. Просто заставляла себя превозмогать дурноту и делать то, что нужно. Измученная, разбитая, ездила в академию на занятия, по вечерам сидела за компьютером и через силу, опасаясь, что ребенку повредят излучения, что он родится с патологией, вела калькуляцию для фирмы, закупавшей ширпотреб за границей. Спать хотелось так, что приходилось пальцами разлеплять ресницы.
Когда пошел четвертый месяц, организм приспособился к новому положению, дурнота прошла, но навалилось множество других непредвиденных проблем.
Рождение ребенка — предприятие дорогостоящее. Кроватка, манежик, коляска, еще одна коляска — легкая, сидячая (по-модному «строллер»), столик для пеленания, весы, устройство для подогрева бутылочек и сами эти бутылочки, кремы, присыпки, пеленки, распашонки, ползунки, чепчики, пинетки, игрушки…
Ребенок растет стремительно, ему нужно менять одежду каждый месяц. Вера вспомнила споры своих родителей. «Она — маленькая девочка. Ей нужны обновки». «Не вынашивают дети одежду, вырастают!» Пожалуй, мама была кое в чем права… Но Вера даже мысли не допускала, что ее ребенок будет что-то за кем-то донашивать. Подержанная коляска — еще куда ни шло, но одежда? Нет, у него будет все новенькое с иголочки.
На это «новенькое» нужны были деньги, а деньги с каждым днем стремительно уменьшались в цене, сжимались, как шагреневая кожа. Экономика напоминала вязкую болотную топь, и каждый барахтался в ней, пытаясь выжить в одиночку.
В совсем еще недавние советские времена существовала циничная поговорка: «Дело не в деньгах, а в их количестве». Правда, советские деньги всегда мало что значили, куда важнее денег был блат, но теперь, на глазах у Веры, эта поговорка стала совсем неактуальной. Количество уже не имело значения, оно перешло в качество. По-настоящему качественные товары, в том числе и еду, продавали только за качественные деньги — за доллары. В Москве открылись магазины — и продуктовые, и промтоварные, — торговавшие за свободную валюту.
Даже на колхозном рынке Вера видела, как отдельные отчаянные продавцы предлагают купить мясо по три доллара за килограмм. Умом экономиста она понимала, что это неправильно. Нельзя, чтобы на рынке ходили две валюты сразу. Нельзя пускать в страну сильную валюту, это еще больше подрывает валюту национальную. Но она понимала и продавцов. Гиперинфляция буквально уничтожала деньги. Слабый с советских времен рубль просто не в состоянии был справиться с экономическим хаосом. Продавая за рубли, никто не знал, окупятся затраты или нет. Что уж говорить о прибыли!
Страна превратилась в огромную барахолку. Все что-то продавали, на улицах стихийно возникали летучие торговые точки. Кто-то торговал привезенным из-за границы ширпотребом, кто-то предлагал горшки с цветами или бархатные переходящие знамена из красных уголков, старинные монеты и ассигнации, значки «Ударник коммунистического труда». Или дедовские военные награды. А какие диковинные объявления печатались в газетах! «Снятие сглаза, порчи, венца безбрачия. Очищение чакр. Коррекция биополя». «Меняю старинные золотые часы на автоответчик или двухкассетный магнитофон». Империя распалась, и обломки сыпались в образовавшуюся расщелину.
Вера твердо решила беречь до поры имевшиеся у нее доллары и тратить их только на ребенка. «Левых» заработков в частных фирмах на жизнь пока хватало. Антонина Ильинична ее поддержала.
Отношения между ними складывались не безоблачно. Антонина Ильинична сокрушалась по распавшемуся Союзу, на дух не принимала реформаторов, не могла им простить своих «сгоревших» накоплений на сумму в четыре тысячи рублей. Гайдара она называла вампиром и винила во всех смертных грехах. Вера пыталась объяснить ей экономический механизм роста цен и распада Союза.
— Гайдар — просто честный кассир. Ему хватило мужества выйти к народу и сказать, что в кассе денег нет. Если бы он не пошел на либерализацию цен, было бы только хуже. Гораздо хуже.
Но Антонина Ильинична и слушать ничего не хотела.
— Нельзя было так сразу все менять, не спросив людей!