— А если чего надо передать, можно ж по телефону.
— Это нелься по телефону, только лично.
— Посылка, что ль? Ну тогда давайте мне, я потом завезу, — предложил водитель. — Вот доставлю вас домой и завезу.
— Нет, я толшна сама. И это срочно.
— Ладно, поехали.
Вера начала было говорить адрес, но водитель ее перебил:
— Вы горло поберегите, Вера Васильевна. Я там бывал, адрес знаю.
Вера молча откинулась на спинку сиденья. Пару раз она бывала у Доры Израилевны в гостях. Приходила, жалея несчастную женщину, но чувствовала себя при этом, как в больнице. Мужу Доры Израилевны, Осипу Моисеевичу, тяжелому диабетику, ампутировали ногу из-за начавшейся гангрены, он почти ослеп и передвигался по дому в инвалидной коляске. Никаких интересов у него в жизни не осталось, кроме тяги к сладкому. Сидеть с ним за столом было сущим мучением: Осип Моисеевич как ребенок выпрашивал сладкого, а когда ему отказывали, доходило до слез. Дора Израилевна извинялась за мужа и увозила его на кресле в супружескую спальню. Осип Моисеевич сидел там целыми днями, бессмысленно следил полуслепыми глазами за мельканием на экране телевизора и время от времени начинал беспричинно плакать.
Еще неприятнее оказался сын Доры Израилевны Борис. Талантливый программист, он страдал почечнокаменной болезнью, как и Верин любимый учитель. Но Евгений Дмитриевич Горегляд нес свой крест мужественно, никогда не жаловался и даже подшучивал над собой, а Борис Гуревич, казалось, винил в своих несчастьях весь белый свет.
Вечно уязвленный, начисто лишенный чувства юмора, он на полном серьезе называл себя «компьютерным богом». Общение с ним было еще большей мукой, чем с его отцом. Оба раза Вера просто попила чаю с Дорой Израилевной, поблагодарила и ушла. Из вежливости пригласила Дору Израилевну к себе, но та, к тайной Вериной радости, отказалась: не могла надолго оставить мужа одного.
За этими печальными мыслями Вера и не заметила, как шофер подвез ее к кучке безликих железобетонных коробок. В Чертанове даже улиц не было: микрорайон два, дом шесть, корпус шестьсот пять — вот и весь адрес. Вера выбралась из машины и вошла в подъезд.
Внутри огромный корпус шестьсот пять представлял собой зрелище в духе театра абсурда. Ковры, фикусы, большое зеркало, лифтер — все признаки советской роскоши налицо, но стены при этом обшарпанные, панели покоробились, пол под ногами ходуном ходит. А ведь в этом доме были роскошные апартаменты, в том числе и дуплексы. Вера прошла ко второй группе лифтов, поднялась на двенадцатый этаж и позвонила в квартиру.
К счастью, Дора Израилевна открыла дверь, не спрашивая, кто там: Вериного ответа она могла бы и не услышать.
— Вера? — удивилась она. — Что случилось? — Тут она глянула Вере в лицо. — Господи, что с вами?
— Корло полит, — прохрипела Вера. — Мне нато покофорить с Порисом.
— Боря! — позвала сына Дора Израилевна. — Иди сюда, быстро!
Борис вышел из своей комнаты, и по его настороженному виду Вера сразу поняла, что ее догадка верна.
Из супружеской спальни выехал в кресле на колесиках полуслепой, безногий Осип Моисеевич.
— Дора, кто пришел? Что происходит?
— Это Верочка Нелюбина пришла. Поезжай, Ося, к себе, она по делу.
Дора Израилевна с трудом развернула коляску в узком коридоре — все стены были исшарканы черными следами резины — и вкатила обратно в спальню.
— Вам чего? — угрюмо спросил Борис, не здороваясь с Верой.
— Я тумаю, фы снаете, — отозвалась Вера. — Не мокли пы мы сесть?
Вернулась Дора Израилевна.
— Идемте в кухню. Снимайте шубу, давайте я повешу.
Когда Вера разделась, Дора Израилевна увидела у нее на шее компресс.
— О боже, что это?
Вера решила, что тут можно не церемониться и ничего не скрывать.
— С Кошей Сафельефым поопшалась, — сказала она, не сводя глаз с Бориса.
Дора Израилевна в испуге оглянулась на сына.
— Что это значит?
— Откуда я знаю, — буркнул он. — Что ты ко мне пристала?
У Доры Израилевны была пятикомнатная квартира, как и у самой Веры. Планировка только другая: так называемая «распашонка». Пройдя в кухню, Вера остановилась и вынула из сумки блокнот и ручку.
— Мошно мне сесть? Мне проще писать.
— Да-да, садитесь, — рассеянно отозвалась Дора Израилевна, не сводя глаз с сына. — Боря, что ты натворил?
Борису, как и Гоше Савельеву, было уже под сорок, но он заканючил как капризный ребенок:
— Ну почему всегда я? Я ничего не делал!
«Это вы дали Савельеву биржевые коды?» — написала Вера и повернула к нему блокнот.
— С чего вы взяли? Это он вам сказал?
«Вы мне скажите».
— С какой стати?
Дора Израилевна смотрела на сына с ужасом.
— Боря… Ты… что ты наделал? Верочка, я вас умоляю, скажите, что случилось?!
«Савельев проиграл около шести миллионов долларов на Форексе, — написала Вера, — Я случайно его застала. Он меня чуть не задушил. Хорошо, охрана вмешалась. Приехали Холендро и Альтшулер. Они уже все знают».
— И про меня? — спросил Борис. — Вы и на меня настучали?
— Боря! — одернула его мать.
— Ладно, мам, помолчи.
«Я никому не говорила. Вы сами должны сказать правду, Борис». Вера оторвала от блокнота очередной листок и протянула Борису.
— Ничего я никому не должен.
— Боря, зачем ты это сделал? — опять вмешалась Дора Израилевна. — Ты хоть понимаешь, что теперь будет?
— Ничего не будет… если она не скажет! — Борис неприязненно дернул подбородком в сторону Веры.
«Я скажу обязательно, — ответила Вера, — но лучше вы сами скажите. Сейчас же. Сию же минуту».
— Верочка, а может, не надо? — умоляюще проговорила Дора Израилевна. — Гоша мерзавец, бог с ним совсем. Но Боря… он так болен… его почки…
«Вас не привлекут, — вновь обратилась Вера к Борису. — Они решили спустить дело на тормозах. Но вы должны во всем сознаться. Все равно Гоша вас заложит, лучше признайтесь сами. Альтшулер подозревает Холендро. Михаил Аверкиевич хотел руки на себя наложить. Звоните сейчас же, или я позвоню».
Борису ужасно не хотелось сознаваться.
— Ну почему я должен?.. — протянул он.
«Потому что вы виноваты. Потому что из-за вас человек может пострадать».
— Да ничего с ним не будет! Откуда вы знаете, что это я? С чего вы взяли?
«Догадалась. „Bog9651“ — это же ваш логин? Я его расшифровала. Ваши инициалы и цифры года рождения по убывающей».