Кто-то уже успел ему рассказать о Геррике Королевиче.
– Король одичалых? – гремел Тормунд – Король моей мохнатой задницы, вот он кто.
– Ну, держится он по-королевски, – поддразнил Джон.
– Хрен рыжий. Реймун Рыжебородый и его сыновья полегли на Длинном озере стараниями твоих проклятущих Старков и Пьяного Гиганта, только младший братец остался жив. За что его прозвали Красным Усом, по-твоему? В бой-то он летел первым, а потом барду, слагавшему песню об этой битве, понадобилась рифма для «труса». Но раз рыцарям королевы так понадобились Герриковы девчонки, то на здоровье.
– Девчонки, – крикнул ворон. – Девчонки.
– Умная птица, – расхохотался Тормунд. – Что возьмешь за него, Сноу? Я тебе сына отдал – мог бы и подарить.
– Подарил бы, да боюсь, что ты его съешь.
– Съешь, – заволновался и захлопал крыльями ворон. – Зерно?
– Надо потолковать о походе, – сказал Джон. – Хочу, чтобы в Щитовом Чертоге мы были с тобой заодно… – Малли, заглянув в дверь, доложил, что пришел Клидас с письмом. – Пусть оставит тебе, я после прочту.
– Да, милорд, только он сам не свой, Клидас-то… белый весь и трясется.
– Черные крылья, черные вести, – пробормотал Тормунд. – Так ведь у вас, поклонщиков, говорится?
– У нас много чего говорится. «Вылечишь простуду – наживешь лихорадку». Или, скажем, «не пей с дорнийцами в полнолуние».
– Моя бабуля говаривала, – внес свою лепту Малли, – что летняя дружба тает, а зимняя держится вечно.
– Ну, помудрствовали и хватит. Зови сюда Клидаса.
Малли не преувеличивал: пожилой стюард трясся и был очень бледен.
– Может быть, это и глупо, лорд-командующий, но я испугался. Видите?
«Бастарду», – значилось с внешней стороны свитка. Не «лорду Сноу», не «Джону Сноу», не «лорду-командующему» – просто «бастарду». Запечатывал письмо твердый розовый воск.
– Ты правильно сделал, что пришел сразу, Клидас. – «И боишься не зря». Джон взломал печать и прочел:
Твой лжекороль мертв, бастард. Его войско разбито после семи дней сражения. Его волшебный меч перешел ко мне. Скажи это его красной шлюхе.
Головы его друзей украсили стены Винтерфелла. Приезжай, бастард, и посмотри сам. Твой лжекороль лгал – лжешь и ты. Объявив всему миру, что сжег Короля за Стеной, ты послал его в Винтерфелл, чтобы украсть у меня жену.
Когда вернешь ее мне, сможешь его забрать. Я выставил Манса-Разбойника в клетке напоказ всему Северу. Для тепла ему сшили плащ из шкур шести баб, которые были с ним.
Вместе с моей женой ты пришлешь мне лжекоролеву, ее дочку, красную ведьму и принцессу одичалых. А еще маленького одичалого принца и моего Вонючку. Сделаешь это – не трону ни тебя, ни твоих ворон. Не сделаешь – съем твое бастардово сердце.
Рамси Болтон, законный лорд Винтерфелла.
– Сноу? – окликнул Тормунд. – Можно подумать, из этого пергамента только что вывалилась голова твоего отца.
Джон ответил не сразу.
– Проводи Клидаса, Малли. Темно уже, и дорожки скользкие. Ты, Атлас, тоже с ними иди. – Дождавшись, когда они вышли, Джон сунул письмо Тормунду. – На, читай.
– Грамотки Тормунд Громовой Кулак не выучился читать – у него поважней дела были. Все одно, ничего хорошего в них не пишут.
– Это верно, не пишут. – Черные крылья, черные вести… В старых поговорках мудрости больше, чем ему кажется. – Письмо от Рамси Сноу, сейчас я тебе прочту.
– Хар-р, – сказал, дослушав до конца, Тормунд. – Ну и дела. Нешто Манс взаправду у него в клетке сидит? Красная ведьма сожгла его на виду у сотен вольных людей.
«Она Гремучую Рубашку сожгла, – чуть было не сказал Джон. – Навела свои чары и обманула всех».
– «Посмотрите на небо», – сказала мне Мелисандра. Ворон… Она его видела. Когда получите свой ответ, пошлите за мной.
– Может, и врет, конечно, – поскреб бороду Тормунд. – Я бы тоже мог написать перышком на пергаменте, что член у меня длиной и толщиной с руку.
– У него Светозарный. Он знает, сколько женщин было с Мансом. – «И о самом Мансе знает». – Доля правды тут точно есть.
– Может, и так. Что делать будешь, ворона?
Джон согнул и разогнул пальцы. Ночной Дозор не принимает ничью сторону. То, что вы предлагаете, равносильно измене. Он вспомнил Робба со снежинками в волосах. Убей мальчика и дай мужчине родиться. Вспомнил Брана, лазившего по башням, как обезьянка. Вспомнил заливистый смех Рикона. Вспомнил, как Санса расчесывала Леди и мурлыкала песенку. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Вспомнил Арью с волосами как воронье гнездо. Ему сшили плащ из шкур шести баб. Ты вернешь мне жену… вернешь мне жену… вернешь мне жену.
– Придется, как видно, поменять план.
Джон проговорил с Тормундом часа два – за это время Фулька и Малли успели сменить Конь и Рори.
– За мной, – сказал он часовым. Призрак тоже собрался идти, но Джон его не пустил, боясь, что в Щитовом Чертоге будет и Боррок – только драки волка с вепрем ему еще не хватало.
Щитовой Чертог, одно из старейших зданий Черного Замка, представлял собой длинный зал из темного камня с дубовыми стропилами, покрытыми вековой копотью. Во дни расцвета Ночного Дозора на его стенах висели ряды ярко раскрашенных деревянных щитов: каждый рыцарь, вступая в братство, отказывался от прежнего герба и брал себе простой черный щит – как и теперь, впрочем.
Сотни рыцарей, сотни щитов. Орлы, ястребы, драконы, грифоны, солнца, олени, волки, мантикоры, быки, цветы и деревья, арфы, копья, крабы и кракены, львы красные, золотые и клетчатые, совы, агнцы, русалки и водяные, кони, звезды, люди с содранной кожей, горящие и повешенные, топоры, мечи, черепахи, единороги, медведи, гусиные перья, пауки, змеи и скорпионы, расписанные во все цвета радуги.
Когда рыцарь умирал, его щит уходил с ним в гробницу или на погребальный костер. Шли годы, шли века, и в Дозор вступало все меньше рыцарей. В один прекрасный день рыцарям Черного Замка стала не нужна отдельная трапезная, и Щитовой Чертог был заброшен – за последнюю сотню лет им пользовались лишь в редких случаях. В темном и грязном зале гуляли сквозняки, подвал кишел крысами, источенные червями стропила обросли паутиной, но поместиться здесь могли человек двести, а если потесниться, то вдвое больше.
Когда Джон и Тормунд вошли, по чертогу пронесся гул, будто осиное гнездо растревожили. Одичалых, судя по редким островкам черного, собралось впятеро больше, чем ворон. На стенах оставалось меньше дюжины щитов – облупленных, поблекших, с длинными трещинами, – но в железных гнездах горели факелы, а столы и скамьи Джон распорядился внести заранее. «Сидячие тебя слушают, – говорил ему когда-то мейстер Эйемон, – а стоячие сами норовят покричать».