– Он – твоя семья! Точно так же, как я и Кайли! Мартин вздохнул и, покачав головой, продолжил подниматься наверх, тяжело ступая по ступенькам.

– Ну и пожалуйста, можешь идти, – сказала Мэй ему вдогонку.

За окном снег мел по кирпичным тротуарам и мощеным переулкам, лип к черепичным крышам, кружился вокруг дымящихся труб Бикон-хилла.

Она хотела, чтобы Мартин повернулся, но он не сделал этого. Она слышала, как он вошел в пустую комнату для гостей.

Двадцать лет назад Мэй поклялась никогда больше не ложиться спать сердитой и вот теперь нарушала свою клятву. В ее недолгой семейной жизни это уже случалось не однажды. Слезы текли по щекам, ей нечем было дышать.

Мэй хотелось поговорить с Тобин. Подняв трубку, она набрала номер подруги. Но когда Тобин ответила, Мэй повесила трубку. И набрала другой номер, в Канаде, который она не набирала уже очень давно. Она услышала голос Бена Уитпена на автоответчике. Она повесила трубку, не дождавшись звукового сигнала.

Мартин прошел по коридору к их с Мэй спальне. Уже через несколько часов ему предстояла дорога, но ему не спалось, и он был измучен до предела. Он хотел помириться с Мэй, но не мог. Гнев не оставлял его всю ночь. Сначала он злился на Мэй из-за ее нежелания забыть то, чего она никогда не сможет понять. Но скоро он перенес свой гнев в нужном направлении – на отца, за то, что тот бросил и предал его ребенком, что потом вернулся в его жизнь, только чтобы погубить его маленькую дочь.

Мэй не понимает.

Когда Мартин сказал ей, что он вынужден защищать ее от этого человека, он не сомневался ни в чем. Он поклялся любить, уважать и лелеять ее, и в его понимании это означало держать ее подальше от его отца, в тюрьме тот или нет. Она была маленькая и хрупкая, чувствительная и большая идеалистка. Она и правда находила параллель между двенадцатилетней девочкой, не захотевшей поцеловать своего папу на прощание, и закаленным в игре, израненным ветераном НХЛ, пылавшим лютой ненавистью к своему бесчестному отцу. Если бы Серж умер, Мартин только обрадовался бы. Он почувствовал бы себя освобожденным, избавленным от бремени. Ненависть и вина – тяжелый груз, а Мартин носил их каждый день. Глядя на потолок комнаты для гостей, он желал, чтобы Мэй приняла все, как есть. Она не хочет этого, но он хотел, чтобы она прекратила терзать его этим.

Мысль о Мэй, наконец, придала ему храбрости, и он направился к спальне. Он надеялся, что она не начнет все сначала, не станет упрашивать его изменить свое решение. Рождество приближалось, и он знал про ее дикую фантазию посетить старика в тюрьме. Ад замерзнет прежде, чем это случится. Все еще трясясь, Мартин подошел к кровати.

При свете уличного фонаря, проникающего через окно, он увидел жену лежащей лицом к стене.

– Мэй? – прошептал он.

– Да.

– Я не могу заснуть.

– Я тоже.

Он замер, потом погладил ее по волосам. Его сердце застучало в ожидании, что она спросит, не изменил ли он свое решение. Она не спрашивала.

Перевернувшись, Мэй открыла свои объятия. От нее веяло теплом, и когда Мартин скользнул под одеяло, их кровать была тоже теплой. Он крепко обнял ее. Скоро уже пора уезжать. Он никак не мог взять в толк, зачем они потратили на борьбу их последнюю ночь вместе перед недельной разлукой.

– Я не хочу оставлять тебя.

– Я так рада, что ты пришел.

– Снег все сыпет и сыпет. Может, мой рейс отменят.

– Как было бы хорошо, – проговорила она и горячими губами крепко поцеловала его.

Глава 13

Игра звездных сборных была назначена на десятое февраля в Калгари, и Мартин играл правым нападающим за Восток. Кайли и Мэй, как предполагалось, должны были сопровождать его в полете на северо-запад в Канаду, но у Кайли заболело горло, и они остались дома в Бостоне.

Закутанная в одеяло, Кайли смотрела телевизор. Мама сидела в кресле на другом конце комнаты, приветствуя Мартина, как будто они были на катке.

– Где Рэй? – спросила Кайли. – Где другие «Медведи»?

– Мартин единственный из «Медведей», которого отобрали в звездную сборную, – объяснила мама. – Эта особенная игра.

– Ты очень сердишься, что я заболела?

– Почему я должна сердиться? – удивилась мама, улыбаясь Кайли.

– Потому что ты хочешь быть сейчас там.

– Я хочу быть здесь и ухаживать за тобой.

Кайли кивнула. Из-за больного горла говорить было трудно, так что она берегла голос. Она не привыкла иметь обоих родителей, и иногда она слышала сердитые голоса в конце коридора. Мартин кричал так громко, что от его голоса весь дом сотрясался. Мама тоже иногда кричала, но она по большей части не выпускала свой гнев наружу, крепко сжимала руки на груди, и ее губы вытягивались в тонкую ниточку. Кайли улавливала их настроение, и ее волновало, чтобы они не перестали любить друг друга и не развелись, как родители многих детей.

– А Мартин очень сердится, что мы не попали на эту игру? – решила уточнить она.

– Конечно, нет. Кайли, почему ты продолжаешь задавать такие странные вопросы?

– Я только хочу, чтобы мы остались вместе, – сказала Кайли.

Горло горело.

– Мы и так вместе.

– А почему семьи распадаются? – спросила Кайли.

– Ой, я и не знаю, родная моя. Иногда у людей не получается сохранить семью, как бы упорно они ни старались. Двое могут желать совершенно разных вещей от жизни, или у них совсем другие ценности, или они обнаруживают, что абсолютно не о чем говорить друг с другом.

– Разве они не могут притвориться?

Вопрос Кайли, должно быть, опечалил маму, потому что ее глаза заполнились слезами. Она резко наклонила голову и минуту не смотрела на дочь, но когда подошла к постели, на ее лице уже играла слабая улыбка.

– Это не выход, – сказала она, взяв Кайли за руку. – «И самому себе не солги». Ты знаешь, что это означает?

– Нет, а что?

– Это означает, что твои чувства столь же важны, сколь и чувства любого другого. Ты никогда не должна притворяться, будто ты для себя ничего не значишь.

– Даже чтобы оставаться вместе? – спросила Кайли. Говорить из-за больного горла было совсем невмоготу. Кайли схватилась за мамину руку.

– Даже. Ты можешь пойти на компромисс, но ты не должна притворяться.

– Компромисс?

– Немного уступить, – объяснила мама.

Кайли закрыла глаза. Она знала, что Мартин уже разводился однажды, что он жил отдельно от Натали, что он даже не говорил со своим собственным папой. Что, если он по-настоящему рассердится и решит никогда не разговаривать с мамой и Кайли?