Бела Кун, как выяснилось, в 1919 году продержался в Венгрии у власти всего 133 дня, пробрался в Россию, охваченную Гражданской войной, очутился в Крыму. И, что самое ужасное, оказался прямым виновником чудовищной трагедии любимейшего Сашиного писателя Ивана Шмелева. В 1920 году Бела Кун стал председателем Крымского ревкома, по его приказу был осуществлен массовый расстрел офицеров Белой армии, оставшихся в Крыму. Несчастным было велено явиться «для регистрации» в ЧК, где все они были уничтожены. Единственный сын Ивана Шмелева был взят в Феодосии из лазарета и расстрелян.
Матьяш Ракоши, организатор коммунистического террора в 1949 году, всячески скрывал свое происхождение. Возможно, именно поэтому он стал самым яростным притеснителем венгерских евреев, что все равно никак не улучшило его репутацию среди мадьяр.
– Уроды! Проклятые уроды! Преступники! Куда они лезли? Зачем? – страдала Саша.
Она знала, что со времен древнего массового еврейского исхода веками существовало правило: благословлять приютившую беглецов страну и не пытаться повлиять на ее политику. Те, кто ушли в революцию, были, как правило, прокляты своими общинами. Считалось, что они одержимы злым духом, диббуком. Диббук представлял собой обреченную душу умершего плохого человека, которая из-за неискупленных грехов на земле мечется между небом и землей и ищет живого, в которого может вселиться. Человек, ставший местом обитания диббука, делается одержимым и способным на любые преступления и безумства. Злых несоизмеримо меньше, но они всегда на виду. Зло не забывается, память о нем живет. И часто за злодеяния нескольких десятков одержимых преступными замыслами отвечает потом страданиями целый народ.
Однако как же Марика не догадалась, что любимый ею человек имеет отношение к тем, кого в ее семье принято было люто ненавидеть?
Их с Эмилией папа был светловолосым и зеленоглазым парнем, одним из многих русских солдатиков. Ни имя, ни фамилия ничего особенного девушке не сказали: Борис Левитанский – вполне себе славянское имя, разве нет?
Вот такая улыбка Бога вышла.
И что же теперь делать?
Больше всего Саша боялась, что «бабушка Марика» заведет предостерегающие разговоры с новоявленными внуками, тогда конфликта не избежать. Ребята ее были воспитаны в неприятии любых проявлений национализма. Приятная встреча могла закончится очень даже неприятно.
Саша почти не спала ночь, но о своих терзаниях мужу решила не говорить. Надо было сначала обсудить все с Эмилией. Вот как та скажет, так пусть и будет.
Всего, чего угодно, ожидала она: слез, изумления, испуга – только одного предугадать не смогла. Сестра, услышав «страшную тайну» своего происхождения, расхохоталась:
– Ведь я ее предупреждала: не веди такие речи, Бог накажет! Богородица – кем была? Сколько раз ей говорила, а она все за свое. Ну, теперь держись, мамочка! Интересно, что ты нам на это скажешь?
Саша испуганно вцепилась в локоть Эмички:
– Не надо, не надо! Она в возрасте! Вдруг ей плохо станет? Зачем? Пусть так и думает, как раньше. Я же только тебе хотела…
– Нет уж, пусть знает, – смеялась Эмилия. – У меня свои резоны, подожди. Ничего с ней не будет. Ты еще маму мою не изучила.
Она потащила Сашу к матери, которая увлеченно возилась на кухне.
– Поговорить надо, мам, – предложила, усаживаясь за огромный семейный обеденный стол, на котором уже стояли только что испеченные плюшки.
– Бери, – велела Эмилия Саше.
Та уцепилась за плюшку, как за якорь спасения: по крайней мере, руки и рот заняты. Можно молча жевать и наблюдать за трагедией.
Эмилия вела речь по-венгерски, но все было, в общем-то, понятно.
– Хочу тебе только сказать, мам, что наш с Сашей отец – еврей. Все.
Марика села за стол и закрыла лицо руками. Саша повернулась к Эмилии и толкнула ее локтем: смотри, мол, что ты наделала.
Сестра подняла ладонь, успокаивая.
Послышались судорожные звуки.
– Плачет, бедная, – с состраданием определила Саша.
Но никакие это были не слезы. Марика смеялась, как совсем недавно смеялась ее дочь.
– Вот так мне и надо, дуре грешной, ведь все предупреждали: и священник, и ты, – Бог посмеется. Вот и посмеялся, – переводила Эмилия причитания матери.
Та вдруг остановила свои причитания, задумалась.
– А ты ведь православная, как же так? – обратилась она к дорогой гостье. – Значит, я все правильно сделала тогда? Бог меня вразумил?
– Я сама так решила. Никто не возражал. Папа был очень хороший человек, добрый, скромный, – сказала на всякий случай Саша.
– А то я не знаю, – снова рассмеялась Марика. – Уж мне ли не знать, какой у вас папа!
– Наконец-то! – воскликнула между тем Эмилия. – Наконец-то ты как человек рассуждать стала, а то, бывало, как заведенная: тот плохой, этот плохой, там враг, тут враг. И вот что я тебе, мамочка, скажу для полного веселья: у Миклоша, мужа моего, мама еврейка. Мы все тебе говорить боялись. Так что внуки твои… Сама понимаешь.
– Ой, что делается-то! – схватилась за голову Марика. – Почему ты раньше мне не сказала? Я ж ей, наверное, все уши прожужжала про Белу Куна и остальных. Она со мной соглашалась…
– Да она их сама, этих коммунистов, терпеть не может. И потом – попробуй тебе что скажи поперек!
– Стыд-то какой! Теперь-то мне понятно, почему не привел Господь с папой твоим свидеться. Из-за злости моей окаянной. Я б ему тоже наговорила… испортила бы все. Так хоть вспоминали друг о друге самое лучшее… И Сашеньке вчера голову морочила… Прости меня, деточка!
– А у меня прощения не просишь! – заревновала Эмилия.
– У всех попрошу! Видите, что бывает, когда осуждаешь кого? Сам же и получаешь…
– …Тем же концом по тому же месту, – подытожила дочь.
Спустя несколько лет именно в доме Эмилии развязался еще один узелок. Совсем уже стершийся, забытый, ненужный узелок. Но почему-то пожелал развязаться.
В отеле на Балатоне часто гостила дружелюбная и общительная американская журналистка. Звали ее Айрис Киш. Айрис – это название цветка по-английски. По-русски – Ирис. Красивое имя. Почему-то у сестер она стала называться Ириска. Ей очень понравилось новое имя, когда она узнала, что ириска – это такая вкусная конфетка. Откликалась с удовольствием. Саша даже специально для нее привезла как-то из Москвы настоящие ириски. Все остались очень довольны. Фамилия ее вызывала вопросы. Киш – по-венгерски «маленький». Может, у Айрис венгерские корни? Ириска не знала ничего, кроме того, что предки когда-то попали в Америку из Европы, что и так вполне понятно.
Ириске очень нравилось бывать в обществе сестер. Она знала их историю, хотела даже написать о ней в каком-то журнале, расспрашивала о подробностях: кто что подумал, кто что при встрече сказал.