– А это еще кто такой? – Его озадачили во второй раз всего за тридцать секунд. Он уже хотел было недовольно нахмуриться. Наконец-то до него дошло. – Ах, да, понял, – сказал он. Но от того, что он понял, ему не стало легче. – Если вы мне позволите критическое замечание, Гретхен, – продолжал он, прекрасно зная, что на всем протяжении этого нью-йоркского района от Уолл-стрит до Шестидесятой улицы он мог говорить все, что ему заблагорассудится, не спрашивая ни у кого на то разрешения, – ваши статьи великолепны, но они, правда, несколько слишком… ну, как бы это поделикатнее выразиться, кусачие, язвительные. Мне так кажется. У них враждебный тон. Это, должен признать, конечно, привлекает, но все же складывается общее впечатление, что вы выступаете против нашего порядка в целом…
– Ах, – спокойно произнесла она. – Вы это поняли?
Он уставился на нее с холодным официальным видом. За долю секунды от всей его сердечности не осталось и следа.
– Да, понял, – сказал он. – И не только я. В той атмосфере, в которой приходится сегодня жить нашей стране, когда повсюду идут судебные разбирательства, рекламодатели должны быть ужасно разборчивыми и знать наверняка, кому отдавать свои деньги, чтобы не заплатить тем людям, чье мнение может оказаться неприемлемым…
– Это что, предостережение? – спросила в лоб Гретхен.
– Понимайте как знаете, – холодно ответил он. – Все это я говорю вам только из чувства дружбы.
– Как мило с вашей стороны, дорогой, – она легонько коснулась его руки, нежно ему улыбаясь. – Боюсь только, что уже поздно. Я стала красной коммунисткой, работающей на Москву, и сейчас занята организацией заговора с целью уничтожения Эн-би-си и Эм-джи-эм и киностудии «Метро-Голдвин-Майер», а заодно и разорить компанию «Ролстон» – американцам не нужны сухие завтраки.
– Не обращай внимания, Алек, она сегодня на всех бросается. – Рядом с ней стоял Вилли, держа ее за рукав. – Она перепутала, думает, что сегодня – канун Дня всех святых1 и всех надо пугать. Пойдемте на кухню, выпьем еще.
– Спасибо, Вилли, но мне пора идти. У меня впереди еще две вечеринки, и я твердо пообещал на них заглянуть. – Он порывисто поцеловал Гретхен в щеку. Она почувствовала на ней его легкое дыхание. – Спокойной ночи, радость моя. Надеюсь, вы не забудете, что я вам сказал.
– Навечно в памяти, как в камне, – ответила Гретхен.
Сузив глаза, с абсолютно ничего не выражающим лицом, он пошел к двери, поставив на ходу свой стакан на пыльную полку с книгами. Там наверняка останется белый след от него.
– Что с тобой? – тихо спросил ее Вилли. – Тебе не нравятся деньги?
– Мне не нравится он, я его ненавижу! – огрызнулась она.
Отойдя от Вилли, она, радушно всем улыбаясь, стала пробираться между гостями в угол, где о чем-то беседовали Рудольф и Джулия. Чувствовалось, что разговор у них напряженный, и эта напряженность выстроила вокруг них невидимую стену, сквозь которую, казалось, не проникали ни обрывки бесед гостей, ни взрывы их хохота.
Джулия едва не плакала, а у Рудольфа был сосредоточенный, упрямый вид.
– Думаю, что все это ужасно, – твердила Джулия. – Вот мое мнение, если хочешь!
– Как ты красива сегодня, Джулия! – перебила их беседу Гретхен. – Ну, вылитая роковая женщина.
– Что-то я этого не чувствую, – ответила Джулия дрожащим голосом.
– В чем дело? Что-то произошло?
– Пусть расскажет Рудольф, – Джулия повернулась к нему.
– В другой раз, – процедил сквозь зубы Рудольф. – Ведь у нас вечеринка.
– Он собирается постоянно работать в магазине Калдервуда! – не выдержала Джулия. – Начиная с завтрашнего дня.
– В нашем мире нет ничего постоянного, – заметил Рудольф.
– Проторчать за прилавком всю жизнь, – захлебываясь от возмущения, продолжала Джулия. – В маленьком городишке, где и лошади-то не встретишь. Для чего тогда было заканчивать колледж? Так ты собираешься распорядиться своим дипломом, да?
– Сколько раз тебе говорить, что я не собираюсь застревать на всю жизнь в одном месте, – обиделся Рудольф.
– Ну а теперь продолжай, расскажи, – потребовала Джулия, – давай, не бойся, выкладывай все остальное сестре.
– Что «остальное»? – с тревогой в голосе спросила Гретхен.
Она тоже сейчас испытывала глубокое разочарование: на самом деле, выбор Рудольфа никак не назовешь удачным, просто позор. Но, с другой стороны, она почувствовала облегчение. Если Рудольф будет работать у Калдервуда, то он будет продолжать заботиться о матери, освободит ее от этой обузы, от необходимости постоянно обращаться за помощью к Вилли. Конечно, это постыдное облегчение за счет ближнего, но тут уже ничего не поделаешь.
– Мне предложили провести нынешнее лето в Европе, – ровным тоном сказал Рудольф, – подарок, так сказать.
– И кто же этот благодетель? – спросила Гретхен, хотя отлично знала, о ком идет речь.
– Тедди Бойлан.
– Ты знаешь, что родители разрешили бы мне тоже поехать в Европу, – сказала Джулия. – Мы могли бы вдвоем провести такое волшебное лето, которого, возможно, в нашей жизни больше никогда не будет.
– У меня нет времени на волшебное лето, которого, возможно, в нашей жизни больше никогда не будет, – насмешливо, зло повторил Рудольф.
– Ну поговори с ним сама, Гретхен.
– Руди, – начала та, – разве ты не можешь позволить себе немного отдохнуть, повеселиться после такой трудной учебы?
– Европа от меня никуда не уйдет, – возразил он. – Я поеду туда, когда сочту нужным.
– Тедди Бойлан, наверное, был недоволен твоим отказом? – спросила Гретхен.
– Это его дело.
– Боже, если бы мне кто-нибудь предложил такое путешествие в Европу, – сказала Гретхен, – я была бы на палубе парохода через минуту…
– Гретхен, не поможешь? – К ней подошел один из молодых людей. – Хотели завести проигрыватель, но кажется, ему капут!
– Поговорим позже, – бросила Гретхен. – Что-нибудь придумаем.
Она пошла к проигрывателю, молодой человек шел следом за ней. Она наклонилась, пытаясь нащупать штепсельную вилку. Сегодня в комнате убирала их приходящая горничная-негритянка, и она всегда, после того как все пропылесосит, оставляла вилку на полу, не втыкала на место.
– Я и без того здесь спину ломаю, – дерзко бросила она, когда Гретхен сделала ей замечание.
Проигрыватель нагревался с глухим ворчанием, и вот заиграла первая пластинка из альбома «Южные моря». Такие приятные, детские, звонкие, чисто американские голоса, звенящие на далеком теплом островке, старательно выговаривали французские слова «Dites-Moi»1. Выпрямившись, Гретхен заметила, что ни Рудольфа, ни Джулии в комнате нет, они ушли. Больше никаких вечеринок в этой квартире, дала она себе зарок. По крайней мере, в течение года.