Отлично поставленный, интеллигентный голос образованного человека напевно плыл над лужайкой, над четырехугольными строениями в колониальном стиле из красного кирпича. Добрая половина внимающей ему аудитории имела вполне реальную возможность сложить головы за Америку, но спикер говорил не о прошлом, а о будущем. Он взахлеб говорил о таких грандиозных, открывающихся перед ними перспективах, как научные исследования, общественная или государственная служба, оказание помощи тем странам, которые далеко не столь счастливы и богаты, как мы, американцы. Хороший парень, этот член кабинета, и Рудольф искренне радовался, что такой человек занимает большой пост в Вашингтоне. Однако по его, Рудольфа, мнению, его взгляд на открывающиеся перед ними в 1950 году радужные перспективы был слишком возвышенным, евангелическим, слишком вашингтонским и смахивал, скорее, на словесные упражнения в связи с этим торжественным днем присуждения ученых степеней и совсем не совпадал с более приземленными взглядами этих сыновей бедняков, числом около трехсот, сидевших перед ним в своих черных мантиях, ожидавших момента вручения им дипломов от этого скромного, плохо финансируемого учебного заведения, известного только одним своим сельскохозяйственным факультетом. Все они сейчас размышляли над тем, сумеют ли заработать себе на жизнь уже на следующий день после выпуска.
Перед ним на скамьях, предназначенных для преподавателей, Рудольф увидел профессора Дентона, декана факультета истории и экономики, который вертелся на своем кресле как белка в колесе, то и дело поворачиваясь к сидевшему справа от него профессору Ллойду, декану факультета английского языка и литературы, и что-то все время нашептывая ему на ухо. Рудольф улыбнулся. Он понимал, что сейчас профессор Дентон язвительно комментирует ритуальные заклинания этого члена кабинета правительства.
Дентон, седеющий, желчный человек, небольшого роста, ужасно разочарованный тем, что сейчас ему не светит более высокое положение в академическом мире, и сам был приверженцем старомодных популистских теорий1. Большую часть своих лекций он посвящал сетованиям по поводу того, что он называл «предательством американской политико-экономической системы», которое он относил ко временам Гражданской войны, Больших денег и Большого бизнеса. «Американская экономика, – проповедовал он в аудитории, – это облезший, весь в трещинах стол для игры в кости, в которые вложена свинцовая сердцевина. Все законы, как и эта игра, так отрегулированы, что только богачам всегда выпадают семерки, а всем остальным – двойки».
По крайней, мере раз в семестр он обязательно ссылался на тот факт, что в 1932 году сам Дж. П. Морган2 признавался перед членами постоянного комитета Конгресса, что не заплатил ни цента налогов. «Так, вот, джентльмены, прошу вас всех обратить на это особое внимание, – призывал он своих студентов с горечью в голосе, – и прошу не выпускать из виду, что в тот же год я из своего скромного жалованья преподавателя платил пятьсот двадцать семь долларов и тридцать центов в качестве налогов федеральному правительству».
Однако нужно признать, насколько мог судить Рудольф, профессор своими обличениями добивался как раз противоположного эффекта. Он полагал, что после его яростных речей воспламененные им возмущенные студенты, сгорая от негодования, немедленно проявят свое горячее желание поскорее сплотиться, чтобы вести активную борьбу за реформы, но, увы, пришел к выводу Рудольф, большинство студентов только лишь мечтало о том времени, когда они сами достигнут высот благополучия и власти, станут богачами, чтобы и их, как Дж. П. Моргана, освободили от того, что Дентон называл «легальным рабством для всего электората».
Когда Дентон подвергал свирепым нападкам очередную статью в «Уолл-стрит джорнал», в которой рассказывалось об еще одном хитроумном слиянии нескольких компаний или биржевых спекуляциях на нефти, в результате чего федеральная казна недосчитывалась миллионов долларов, Рудольф особенно внимательно его слушал, с восхищением воспринимая такую закулисную технику крупного мошенничества, которую перед ними безжалостно обнажал профессор, старательно все записывал в свою тетрадку, надеясь, что наступит такой день, когда и перед ним откроются соблазнительные возможности ведения своего бизнеса.
Рудольф, конечно, добивался исключительно хороших оценок, и не столько ради удовлетворения собственного тщеславия, сколько ради вероятных преимуществ в будущем. И если он внимательно выслушивал высокопарные тирады Дентона, то выступал не в роли его ревностного ученика, а в роли разведчика на территории противника. Все три курса его обучения у Дентона завершились тремя «отлично», и Дентон даже предложил ему стипендию аспиранта на факультете современной истории на следующий год.
Хотя в глубине души Рудольф не разделял наивных взглядов Дентона, этот профессор был единственным преподавателем в колледже, который ему нравился, нравился стабильно во время учебы, и, по его твердому мнению, только он один научил его, Рудольфа, чему-то полезному.
Он, конечно, держал свое мнение, как и все прочее, в глубокой тайне, и все преподаватели на факультете всегда считали его серьезным студентом, дисциплинированным молодым человеком и с уважением относились к нему.
Спикер заканчивал, упомянув в своей заключительной фразе имя Господа. Раздались громкие аплодисменты. Потом выпускников стали вызывать для получения диплома. Президент весь сиял, когда вручал каждому выпускнику перевязанный красивой ленточкой свиток. Он, конечно, получил еще одно очко в свою пользу, так как ему удалось затащить на эту церемонию члена кабинета. Он ведь не читал письма Бойлана по поводу этого его «сельскохозяйственного училища».
Все дружно спели студенческий гимн, оркестр заиграл бодрый марш. Выпускники в черных мантиях выстроились между рядами, где сидели родители и родственники. Черные точки их мантий под летней густой листвой дубовых деревьев смешивались с яркой расцветкой женских платьев, и казалось, что стая черных воронов что-то клюет на поле, усеянном цветами.
Рудольф ограничился несколькими рукопожатиями. У него сегодня – трудный день, и такая же ночь ожидается впереди.
Дентон разыскал его в толпе, поздравил, пожал ему руку, этот маленький, сутулый человек в очках с серебряной оправой.
– Джордах, – сказал он, восторженно тряся ему руку, – вы подумаете над моим предложением?
– Да, конечно, сэр, – ответил Рудольф. – Вы очень добры ко мне.
Нужно всегда уважать старших. Перед ним открывалась спокойная, безмятежная академическая жизнь, правда, с небольшим жалованьем. Через год он станет магистром, через несколько лет получит степень доктора философии, в сорок пять, если повезет, кафедру.
– Меня, конечно, соблазняет ваше предложение сэр, – соврал он. Оно его совсем не соблазняло.
Они с Брэдом оторвались от толпы, чтобы поскорее сдать свои мантии и уехать отсюда, как об этом и договаривались раньше. «Шеви» Брэда с откидным верхом довоенного выпуска ожидал их на стоянке, и в его багажнике лежали его скромные чемоданы. Брэд уезжал в свою родную Оклахому, этот цветущий край.
Они первыми выехали со стоянки. Они не оглядывались. Их альма-матер исчезла за поворотом дороги. Четыре долгих года. Сентиментальность придет позже. Лет через двадцать.