Пустые мечты.
Не было, не было и не было! Ничего подобного!
Она-то в ванную бежала. Но дорогого мужа Славика заставить перед сном встать под душ оказалось делом попросту непосильным. Лена поначалу даже не догадывалась, насколько все запущено. По утрам он мылся, чистил зубы, причесывался. Но вечером…
– Я же утром мылся! – восклицал в полном недоумении муж, когда она ласково просила его освежиться перед сном.
Ей удалось пару раз заставить его проделать вечерние водные процедуры. Но после этого супруг сделался таким обиженным, что о ласках и речи идти не могло.
Ласки… Долгие, нежные, томные, страстные…
Над этим оставалось только разочарованно смеяться. Мечты романтичной дурочки. Хотя… Маня описывала свой опыт… И все у сестры было именно так, как и представлялось Леночке. Но вот не вышло у нее ничего подобного.
Все было просто, как… Даже и не скажешь, насколько просто.
Так в деревне, куда их отправили на картошку осенью после первого курса, происходило у местных девок с их университетскими мальчиками. Лена однажды случайно услышала-увидела сцену любовного свидания, укрывшись в сарае от дождя.
Днем принялся моросить дождик. Девочки, Ленины однокурсницы, копошились на поле, а ее знобило, хотя холодно пока не было, просто подступал грипп, из-за которого ее потом отвезли домой, в Москву, лечиться.
В огромном сарае стояли машины, назначение которых было неведомо городской девочке. То ли тракторы, то ли комбайны. Еще там громоздились огромные рулоны сена – никогда прежде не видела Лена, чтобы сено так убирали. Пахла сухая трава по-старому, как в стогах, хоть и была свернута на иностранный манер. Девушка протиснулась между этими душистыми рулонами и немножко угрелась. Ей даже казалось, что вздремнула. Очнулась от чьего-то шумного дыхания. Глянула – крупная деревенская девица обнимала высокого и худого парня из их параллельной группы. Тот выглядел довольно жалко. Видно, растерялся, уступил чужому напору, а сам и не знал, что дальше делать со всей этой внезапной светлой радостью.
– Ну, что ж ты? – спрашивала девушка у городского кавалера, глядя на него, как Иван-дурак на Жар-птицу, – с обожанием и неверием, что удалось-таки заполучить это редкостное чудо в свои руки. – Будешь? Давать тебе? Или как?
При этом она так шумно шарила по его рабочей одежде, что Лене стало страшно за своего коллегу. Она в тот раз впервые услышала слово «давать» в контексте неплатонической любви и ужаснулась предположению о его значении. И еще ей очень хотелось остаться незамеченной. И вот она сидела в сене, и деваться ей было некуда.
– Давать, – звучал настойчивый девичий вопрос, – будешь?
Как будто компот в столовке предлагала.
Видно, студент дал как-то понять, что будет. Потому что девица задрала юбку, оголила бока, спустив до колен трусы, и повернулась к нему спиной, опершись обеими руками об огромное колесо сельскохозяйственной машины. Парень нервно возился со штанами.
– Ты впервой, что ль? Давай уж, – задушевно пропела его партнерша.
Ну, тот и дал.
– Ох, сладкий! Сладкий! – слышала Лена ужасно противные бабьи стоны, которые, впрочем, продолжались очень недолго. Минуту, если не меньше.
Потом та, что самозабвенно стонала в ответ на судорожные толчки неопытного москвича у ее белого зада, перевела дух и деловито натянула трусы, одернула юбку, повернулась лицом к возлюбленному и долго целовала того в губы.
– Зазноба ты моя! Вечером придешь?
– Приду, – ответил зазноба. – А куда?
И они, сговариваясь, пошли себе из сарая. А заболевающая гриппом Лена все не верила увиденному и обещала себе, что вот у нее все-все будет по-другому, красиво, нежно, осмысленно.
Кстати, сладкий зазноба через полгода женился. На той самой страстной поселянке. Сельскую комсомолку родители привезли из деревни прямо в деканат. С огромным раздувшимся животом. Виновника торжества вызвали непосредственно с лекции. Потом им, девчонкам, секретарша рассказывала в лицах про весь состоявшийся драматический театр. И как пузатая бокастая невеста всхлипывала и причитала, что любит навеки, и как будущий попавшийся папаша бессвязно лепетал, что он не знал, но готов… если надо…
Лена никому не сказала, что стояла при истоках светлого и плодотворного чувства. Кому это надо? Но ее, достаточно бесхитростную и наивную, потряс явный жесткий расчет, с которым действовала сельская активистка ради того, чтоб пристроиться в столице. Это было своего рода отважное дерзание. Ведь если бы студент наотрез отказался жениться, осталась бы она со своим пузом пожизненно картошку копать в полях Нечерноземья. Впрочем, нет, не осталась бы. Выбрала-то себе в жертву вполне подходящего. Это еще тогда, в сарае было ясно.
Так вот, размышляя о самых интимных сферах собственной супружеской жизни, начала Леночка ощущать некоторое сходство семейных эпизодов с той самой сценой у комбайна, невольной свидетельницей которой стала она, будучи еще совсем невинной барышней.
Вот укладывались они на семейное ложе. Славик поворачивался к ней, трогал ее грудь и лихо спрашивал:
– Общаться будем?
Дальше можно выбирать одно из двух: сбросить его руку и отвернуться или все же начать «общаться».
Ну, чем не вопрос «Давать?»?
Кто бы мог подумать, что такая доля достанется именно ей?
Довольно часто Леночка предпочитала отвергнуть «общение». Она надеялась, что тем самым дает что-то понять супругу. Ну, например, чтобы тот перед «общением» помылся и почистил зубы. И что перед «тем самым» хорошо бы сказать жене что-то ласковое. И уже в процессе постараться доставить ей удовольствие.
Славик никаких тонких намеков и нюансов не понимал.
И стало постепенно накапливаться в душе молодой жены раздражение. Она уже не могла спокойно смотреть на валяющиеся на полу мужнины носки. Носки – это была не мелочь, а нечто непостижимое в ее глазах.
Это был вечный застывший вопрос «Почему?».
Почему нельзя, раздеваясь, взять и отнести носки в корзинку для грязного белья? Ладно, допустим, лень идти.
А почему тогда нельзя их как-то аккуратненько и незаметно сложить в пакетик, а утром все-таки положить в корзину?
Почему носки должны были именно валяться на самом видном месте?
Потом, много лет спустя, Лена нашла ответ на этот вопрос, читая книгу о психологии полов. Оказалось, разбрасывание носков – это мужской атавизм. Это – якобы – поведение доминирующего самца, который таким образом метит свою территорию.
Нет, не принимало ее сердце подобных научных доводов! Они же не самцы и самки все-таки – они разумные люди. И существует понятие «аккуратность», существует понятие «порядок». Просто Славика плохо воспитали. А переучивать взрослого бесполезно.
Можно было, конечно, самой тихонечко подбирать эти носки и прятать в пакетик. Или не замечать. Но у нее не получалось. Почему она должна была подбирать чужие носки? У него что – рук нет? Лена и Славик работают на равных. Зарплаты – одинаковые. Мало того, в квартире он живет у нее. Но мириться с мелочами должна она? Это справедливо?