Ком раздражения катился себе и катился, обрастая ошметками деталей и мелочей.
Муж храпел во сне. Мешал спокойно спать. И вообще, некрасиво это. Пользовался ее полотенцами, хотя она не раз просила его этого не делать. Чавкал за столом. Мог облизать пальцы во время еды. И много чего еще мог главный мужчина ее жизни – того, что мочь не должен был ни в коем случае.
Лена, окончив университет, работала в музее. Сказать, что работу свою она любила – ничего не сказать. Она жила работой. Лена каждый день проводила, наслаждаясь красотой и гармонией. Подходя к картинам, ощущала мощнейший прилив сил – так действовала энергетика гения, вложившего душу в полотно. Она нюхала шедевры, гладила их руками, говорила им слова любви. Тут любовь ее была бесспорной, абсолютной.
Но неизбежно приходило время отправляться после работы домой. В мир скучного быта, в мир, где совсем не было места красоте. И все из-за ее мужа Славика, оказавшегося неспособным на тонкие чувства и изысканные манеры.
Решение зрело неуклонно, день ото дня. Мешало одно: Славик и Риточка души друг в друге не чаяли. Со стороны невозможно было наблюдать без умиления, как общаются, играют, гуляют папа и дочка.
Но дочка дочкой. А как самой Леночке во всем этом уродующем душу мире существовать?
Она теперь постоянно срывалась. Кричала. Старалась, конечно, вопить не в полную силу, чтоб родителей не волновать. Но иногда и до них кое-что долетало. Они жутко стеснялись этих ее непристойных выплесков. Им почему-то очень нравился зять. Они убежденно считали его хорошим человеком. Уверяли, что у него есть природный талант и внутренняя культура.
Ну, про внутреннюю культуру Лена им бы могла многое порассказать. Не хотела выглядеть бестактной в родительских глазах.
Однажды она спросила у мамы, как жилось ей с папой все долгие годы их супружеской жизни. На взгляд дочерей, все у родителей шло ровно-гладко-образцово.
– По-разному было, доченька, – ответила мама. – Жизнь долгая. Притерлись.
Лена не поверила этому материнскому «по-разному». Она же своими глазами видела, что все всегда шло любовно и, главное, красиво.
На работе ее коллектив был женский. Они собирались вместе на чаепития, некоторые дамы очень смешно рассказывали про своих мужей, комично хвастаясь их недостатками. Кто-то из спутников жизни любил выпить, кто-то погуливал, кто-то мало зарабатывал, а в доме вел себя как царь зверей. Леночке похвастаться было практически нечем: не пил ее муж, не изменял, не стремился главенствовать. Она молчала, улыбаясь чужим рассказам. Но недовольство ее росло.
Ей все хотелось, чтоб он что-то понял, глядя на то, как она брезгливо поднимает с пола его носки утром. Или чтоб догадался, почему она отказывается «общаться». Чтоб он изменился внезапно, что-то по наитию осознав. Не догадывалась она, что так не бывает. Ей бы просто поговорить с ним однажды по-дружески, без осуждений, без иронии. Или хоть сказать, что именно она хочет и как, не унижая, не отбивая навеки охоту прикасаться к ней.
Однажды, когда Риточке было уже лет пять, Лена сказала сестре:
– Знаешь, я, кажется, не выдержу, разойдусь с ним.
Маня потрясенно спросила:
– Да почему же? Неужели нельзя притереться?
– Да потому же, что он свинья, скотина и хам, – запальчиво выдала выстраданную характеристику мужу Лена.
Тогда еще не в ходу было емкое понятие «козел», включающее в себя сразу три составляющие.
– Да брось ты, – не поверила тогда Маня.
И зря не поверила.
Потому что Лена все-таки всерьез решила разводиться. Пока не поздно, объяснила она. Чтобы успеть встретить настоящую любовь.
Маня уже не комментировала, но смотрела крайне скептически.
Много позже прочтет Лена Притчи царя Соломона и споткнется о фразу: «Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками». Прочтет и поймет: это о ней. Слово в слово.
Долго держался Слава, долго уговаривал подумать, не спешить, пожалеть Риточку, родителей. Лена как оглохла. Знала только свое: «Мы друг другу не подходим. Нам надо расстаться».
В конце концов получилось все по желанию «глупой бабы». Развелись.
Славины старики-родители буквально рыдали, доверчиво винили во всем сына, оплакивали радость жизни своей – драгоценную ненаглядную внучечку и замечательную невестку-умницу. Он ни словом не обмолвился о причинах расставания с женой. Она тоже упорно молчала.
Потом все потихонечку улеглось, успокоилось. Риточка подолгу жила у папиных деда-бабы, много общалась с отцом.
Постепенно, медленно, мало-помалу стала до Лены доходить суть ее нынешнего ущербного положения, в которое она сама же себя добровольно и ввергла.
Она по собственному желанию стала «соломенной вдовой».
Она ведь больше не двадцатилетняя студентка-недотрога.
Она разведенная женщина с ребенком.
Одно дело – жена-капризница, которой потакает во всем терпеливый любящий муж. Это, пожалуй, состояние, близкое к девственности.
Другое дело – ничейная бабешка в вечном бесплодном по большей части поиске подходящего партнера. Она предприняла несколько попыток найти искомое: настоящую светлую большую любовь.
Даже через десяток лет вспоминать об этих эпизодах не хотелось. Все гадко, унизительно, недостойно, нечисто. Два года мытарств. Было даже, что попросила она однажды Славика вернуться. Ради Риточки.
– Нет, Лен, не думаю, что это целесообразно, – вежливо, но твердо отверг ее предложение бывший муж.
Он вскоре после их разговора женился, пошли дети один за одним, трое. Все мальчики. Любящая жена – видела Лена, что – да, на этот раз умная и любящая в Славике никаких недостатков не находила.
Славик расцвел, похорошел. Защитил диссертацию, хорошо пошел по служебной лестнице. Все у него теперь ладилось. И слава Богу!
На работе ладилось и у Лены. А в личной жизни… Надежды с каждым днем угасали.
Через несколько лет после развода случилась с ней длительная бессонница. Неделю не могла глаз сомкнуть ночью. Так горько осознала свое одиночество, всю его безысходность, что голова гудела как колокол. Однажды она встала среди ночи, натянула брюки, сапоги, накинула куртку и вышла на улицу. Прошла быстрым шагом две остановки метро, вернулась домой и свалилась спать, как подкошенная.
Так с тех пор и повелось: выходила ночами, вышагивала свои километры, возвращалась, падала в сон, как в обморок.
Однажды на улице услышала за собой шаги. Сердце екнуло, сразу поняла – не просто прохожий. За ней идет охота. Времени и возможности убежать и спрятаться, позвать на помощь уже не оставалось. Налетел на нее задыхающийся парень. Молодой, лет двадцати, отчаянно сильный. Приставил ей к шее какую-то железяку. Не нож, это она понимала. То ли штопор, то ли просто штырь металлический. Лена решила, что лучше пусть он ей горло проткнет, чем она покорится. Валялась в грязном черном снегу, сопротивлялась изо всех сил. И сил не оставалось совсем. Тогда-то и пришли на память молитвы: