— На нашем последнем свидании вы называли меня Люк, дорогой, я отлично это помню.
Она перевела дух.
— Мы оба знаем, ради чего я так говорила.
— Да нет, это было не только ради спасения.
— Я с вами не согласна.
— Почему же? Стыдитесь признаться, что я вам тоже нравлюсь, не только вы мне? Это из-за вашего сана или моего прошлого? А может, замешано и то и другое?
Она попятилась в глубь кладовки.
— Почему вы больше не приезжали в тюрьму? Боялись повторения пройденного?
— Церковные службы в тюрьме — обязанность отца Пола, — процедила она сквозь зубы.
— И это правильно. Мужское исправительное заведение — не место для такой женщины, как вы. Как бы мне ни хотелось вас видеть, я готов был испугать вас до полусмерти, лишь бы вы больше не приезжали.
— Вы с успехом делаете это сейчас, даже не прикасаясь ко мне.
Он не отрываясь смотрел на ее губы.
— Это было моей самой большой ошибкой — я прикоснулся.
Андреа сунула руки в карманы, не зная, что предпринять.
— Не вижу никакого смысла в нашем разговоре. Мы ничего не добьемся.
— Не согласен, — он перешел на шепот. — Во время процесса ты наблюдала за мной, а я за тобой. Вижу, ты готова возразить, но это так, день ото дня мы узнавали друг друга все лучше и лучше.
— Это абсурд.
— С самого начала суда я понимая, что меня подставили и я проиграю дело, поэтому я занялся другим: я мечтал о тебе. О том, как хорошо было бы поговорить с тобой, прикоснуться к тебе и обнять. Но я был совсем не готов к тому, что мой темноволосый ангел как по волшебству окажется в тюрьме, упадет в мои объятия и подарит поцелуй, за который любой мужчина отдал бы жизнь.
Андреа ахнула: он говорил так, словно читал ее мысли. Он описал ее собственные чувства, ее ощущения. Но она не смела в этом признаться.
— Мне кажется, вы все понимаете неверно, это тюрьма на вас так подействовала?
— Наоборот, она мне многое прояснила.
— Вы не возражаете, если мы перенесем наш разговор в гостиную? Я чувствую, что здесь, в кладовке, у меня начинается клаустрофобия.
— Зачем же вы приезжали в тюрьму, где за каждым поворотом запирают решетку?
Его находчивость просто потрясала.
— Чего же вы хотите, мистер Гастингс?
— Люк. И вы прекрасно знаете, чего я хочу.
— Наверняка у вас есть женщина, которая...
Губы его сложились в гримасу.
— Их было несколько, но ни одна не запомнилась надолго. И уж тем более не добилась того, чего добились вы.
Видимо, это замечание можно было толковать по-разному, но она не стала вдаваться в подробности.
— А как насчет брюнетки, убитой горем, которую я видела в суде?
Лицо его приняло жесткое выражение.
— Это жена моего близкого друга, погибшего в авиакатастрофе несколько лет назад. Если я и питал к ней какие-то чувства, то лишь дружеские. Они совсем не похожи на то, что я испытываю к вам.
Андреа с трудом проговорила:
— Боюсь, что я вела себя как последняя дура и влезла в вашу личную жизнь.
— Это мой личный ад, а не жизнь. Вам не кажется, что вы непредсказуемы? Сначала вы голосуете против моего оправдания, потом бросаетесь меня спасать.
— Я понимала, что, если вы начнете конфликтовать с часовым, — она упрямо смотрела в пол, чтобы не видеть его, — это будет по моей вине, и не хотела этого. Вы и так достаточно... настрадались.
— Скажите, — начал он мягко, — наверно, вы были тем самым присяжным, который четыре часа меня отстаивал? Вы все так долго сидели в комнате для совещаний, что у меня появилась надежда.
— Боюсь, это закрытая информация, — ответила она уклончиво.
— Это были вы, — глаза его сверкнули. — Я это чувствовал.
— Я считала, что показания против вас предвзяты и вообще на вас слишком навалились. Нельзя было поверить, что человек вашего ума, знающий биржевой рынок, как вы, наделает таких ошибок. В это не поверил бы даже ребенок. Но в конце концов и мне пришлось проголосовать против — слишком весомы были улики.
После молчания, показавшегося ей бесконечным, он сказал:
— Спасибо вам за честность.
— Однако ваше поведение в тюрьме заставило меня усомниться в вашей невиновности. Кстати, чем дольше вы продержите меня в этом шкафу, тем больше я поверю в правильность приговора.
Его обычное, бархатным голосом произнесенное «ха-ха» лишь усилило его сексуальную привлекательность.
— Ну раз вы так обо мне думаете, я буду делать что хочу. Все равно репутация подмочена.
— Отодвиньтесь, мистер Гастингс. — Ее испугало собственное желание, то, что рядом с ним она теряет самообладание. Еще чуть-чуть, и она — в его власти.
— Не отодвинусь, что угодно, только не это.
— Мистер Гастингс, я — духовное лицо!
— Вы женщина, случайно ставшая духовным лицом. Кстати, сейчас на вас нет пасторского облачения. Почему вы его не надели, зная, что я приду? Думаю, вы ждали от этой встречи того же, что и я.
А может, он прав? — забилась мысль. Действительно, почему я не надела пасторский воротник? Андреа прогнала эту мысль и поменяла тактику:
— Если вы получите, что хотите, обещаете ли вы уйти и оставить меня в покое, навсегда?
— Да как же это возможно? Начиная с завтрашнего дня мы будем ежедневно видеться на тренировках, до самого матча!
— Я могу избавить вас от тренерства, для этого нужен один телефонный звонок, и только.
— Звоните. Вы восстановите против себя подростков, так как их команда проиграет соревнования. И все же не избавитесь от меня: я намерен стать активным членом вашей религиозной общины. Мы будем встречаться на репетициях хора, в кружке по интересам, на воскресных службах. Список можно продолжить!
Андреа поняла, что загнана в угол.
— Зачем вам это все? Вы даже не верите в Бога.
— Я верю в вас. Мое спасение давно уже в ваших руках, нравится вам это или нет.
— Ваше спасение!
— Я уже объяснял, что вы приехали в Ред Блаф в самые мрачные для меня дни, и я их не так-то скоро забуду.
Он произнес это тихо, и Андреа испугалась еще больше, чем раньше, — не его, а своих ощущений, вызванных этим голосом.
— Если вы прикоснетесь ко мне, я закричу. Мейбл услышит и вызовет полицию, и вы будете в тюрьме еще до рассвета.
— А я рискну.
Он придвинулся поближе; Андреа отступила на шаг и прижалась к одежде, висящей на вешалках.