Он не шевельнулся.
Гонория вздохнула и посмотрела на ткань. Там были красные пятна крови и желтые – гноя.
Почувствовав уверенность в своих медицинских способностях, Гонория прижала чистый участок ткани к ране, нажав чуть посильнее, чем в прошлый раз. Кажется, Маркус ничего не чувствовал, и она повторила процедуру, а потом еще раз, пока чистой ткани не осталось совсем.
Гонория обеспокоенно оглянулась на дверь. Где миссис Уэдерби? Наверняка с горячей водой получится гораздо лучше. Но она все равно не остановится, пока Маркус ведет себя относительно спокойно.
Гонория подошла к комоду за следующей парой белья.
– Не знаю, что ты будешь носить, когда все это кончится, – пробурчала Гонория. – Снова в воду, – промочила она ткань, – и снова на тебя. – Она нажала сильнее, чем раньше. Необходимо нажимать на рану, чтобы остановить кровотечение, это она знала. Он, правда, в данный момент не истекал кровью, но лишняя осторожность не повредит.
– Не повредит, – обратилась она к Маркусу, все так же лежавшему без сознания. – Но сейчас тебе, конечно, будет больно.
Она снова намочила ткань, найдя чистый участок, потом переместилась к той части раны, которой до сих пор избегала. В верхней части припухлость была гораздо желтее и объемнее.
Гонория легко прикоснулась, стараясь не причинить боли, а потом, когда он только забормотал во сне, нажала чуть-чуть сильнее.
– Шаг за шагом, – прошептала она, – шаг за шагом.
Она может это сделать. Она может помочь ему. Нет, она может вылечить его. Как будто вся жизнь вела ее к этому моменту.
– Вот почему в прошлом году я не вышла замуж, – сказала она ему. – Я бы не смогла быть здесь и ухаживать за тобой. – Она немного подумала. – Конечно, можно сказать, что тогда ты и не оказался бы в такой ситуации. Но я не буду задерживаться на этой мысли.
Она продолжила свою работу, осторожно очищая рану, потом сделала перерыв и помассировала себе шею.
Гонория опустила взгляд на ткань в руках. Все так же отвратительно, но ее это уже не заботило.
– Вот видишь, – обратилась она к нему, – значит, я уже приобретаю навык.
Она и сама так думала. Гонория пыталась вести себя, словно все так и должно быть, но вдруг, как раз после того, как она сделала это смелое заявление, он страшно закашлялся. Наполовину охнул, наполовину захрипел, и ее вдруг охватила паника.
Маркус может умереть. Реальность этого внезапно поразила ее. Он может умереть, и тогда Гонория останется совершенно одна. Не то чтобы в последние годы они часто видели друг друга, за исключением, конечно, последних нескольких недель.
Но она всегда знала, что он где-то есть. Мир, в котором где-то там есть он, просто был лучше.
А теперь он может умереть. Ей будет плохо без него. Как она не понимала этого раньше?
– Гонория!
Гонория повернулась. Ее мать ворвалась в комнату.
– Я пришла, как только узнала, – произнесла леди Уинстед, поспешно подходя к кровати. Потом она увидела ногу Маркуса. – О Боже.
Гонория почувствовала, что из ее горла готов вырваться хрип. Она однажды видела такое выражение на лице матери. Гонории было двенадцать лет, и она упала с лошади. Ей самой казалось, что все нормально. Она пришла домой вся в синяках, на лице кровоточила ссадина.
А потом она увидела мать и выражение ее лица и начала кричать.
Сейчас Гонория чувствовала себя так же. Ей хотелось кричать. Боже, ей хотелось только отвернуться и рыдать, рыдать, рыдать.
Но она не могла позволить себе этого. Маркус нуждается в ней. Она должна сохранять спокойствие.
– Миссис Уэдерби пошла за горячей водой, – сказала она матери. – Она скоро вернется.
– Хорошо. Нам понадобится много горячей воды. И бренди. И нож.
Гонория удивленно посмотрела на мать. Леди Уинстед говорила так, как будто знает, что делает. Ее мать.
– Доктор захочет отнять ему ногу, – мрачно произнесла леди Уинстед.
– Что? – Гонория даже не думала о таком варианте.
– И будет прав.
Сердце Гонории остановилось. Леди Уинстед продолжила:
– Но еще не все потеряно.
Гонория смотрела на мать. Она не могла вспомнить, когда в последний раз слышала, чтобы мать говорила так решительно. Когда Дэниел сбежал из страны, он забрал с собой частичку матери. Она не могла посвятить себя ничему и никому, даже дочери. Она больше не могла принимать решений, ведь это значило бы принять жизнь, как она есть – без сына, уехавшего, возможно, навсегда.
Но наверное, ей просто нужна была причина проснуться. Критический момент.
Возможно, ей нужно было, чтобы в ней нуждались.
– Отойди, – произнесла леди Уинстед, засучивая рукава.
Гонория отошла, пытаясь затушить проснувшийся огонек зависти. Разве ей самой не нужна была помощь матери?
– Гонория?
Она подняла глаза на мать, выжидающе смотревшую на нее.
– Прости, – пробормотала Гонория, протягивая ей ткань. – Тебе нужно?…
– Чистую, пожалуйста.
– Конечно. – Гонория поспешила выполнить поручение, продолжив опустошение маркусова запаса белья.
Мать с сомнением взяла ткань:
– Это же…
– Все, что я смогла найти, – объяснила Гонория. – Я подумала, что нельзя терять время.
– Нельзя, – подтвердила мать. Она подняла глаза, полные отчаянной решимости. – Я видела такое прежде, – сказала она. Только дрожащее дыхание выдавало, как она нервничает. – Твой отец. Его плечо. Это случилось до твоего рождения.
– Что случилось?
Мать, прищурившись, снова посмотрела на ногу Маркуса.
– Посмотри, нельзя ли лучше осветить рану. – И пока Гонория раздвигала занавески, продолжила: – Я даже не знаю, как он порезался. Но порез страшно воспалился. – Она тихо добавила: – Как и этот.
– Но с отцом все кончилось хорошо, – сказала Гонория, вернувшись к матери. Чем все кончилось, она знала. У ее отца до самой смерти было две совершенно здоровые руки.
– Нам очень повезло. Первый доктор хотел провести ампутацию. И я… – Она затихла, затем продолжила: – Я собиралась позволить ему это. Я так боялась за жизнь твоего отца. – Она приложила ткань к ноге Маркуса, пытаясь лучше рассмотреть рану. Потом очень тихо произнесла: – Я сделала бы все, что мне сказали.
– Почему они не отняли ему руку? – шепотом спросила Гонория.
Ее мать коротко вздохнула, как будто желая избавиться от неприятного воспоминания.
– Твой отец потребовал другого врача. Он сказал мне – если второй согласится с первым, он сделает, как они настаивают. Но он не позволит отрезать себе руку только потому, что так предписал один человек.