«Любопытно, — подумал Сиверов, разглядывая маячащую впереди спину своего тезки, — как-то все очень уж одинаково получается. Сначала человек начинает нервничать, потом заговаривает о том, чтобы повернуть обратно, потом принимается уже откровенно психовать, а потом вдруг погибает. Погибает именно тот, кто накануне бил себя кулаком в грудь, крича, что впереди нет ничего, кроме верной смерти… Сначала проводник, который никуда не хотел идти с самого начала, получил за это по физиономии, пытался сбежать от нас и в результате остался без головы. Следующим был Вовчик, который, между прочим, тоже получил по физиономии, и притом не от кого-нибудь, а от Тянитолкая. Вовчика утопили в болоте, и у меня такое ощущение, что кое-кто до сих пор уверен в моей причастности к этому делу. Потом домой потянуло Гришу, и с тем же результатом — голова долой, внутренности вон. Что это, закономерность? Или в этих местах и впрямь обитает какой-то злой дух? Может, люди оттого и впадают в истерику, что ощущают приближение неминуемой гибели, видят то, чего не видят остальные, — уставленный прямо на них костлявый палец, от которого веет могильным холодком? Нет, к черту мистику. Вот это правильно! — подумал он с вялым воодушевлением. — Мистику — к черту, пускай он сам с ней разбирается, это его специальность. А у меня и без мистики проблем выше крыши. Однако если отбросить мистику, получается какая-то чепуха. Значит, погибают у нас те, кто не хочет идти дальше, так? Так. Причем нежелание это появляется у них не одновременно, а почему-то в порядке строгой очередности… Но это мы пока оставим в сторонке, потому что тут вообще ничего не ясно… Сосредоточимся на главном вопросе: кто? Андрей Горобец? Но зачем, черт подери? Разве что с голодухи, потому что иначе все эти убийства теряют смысл. Они ведь домой хотели — то есть подальше от него и от всех этих дел. А с другой стороны, кто его, маньяка, разберет? Кто может понять его логику? Разве что другой такой же маньяк…
Ну ладно, — подумал он, — допустим, все это и впрямь дело рук маньяка. Но тогда непонятно, каким образом, по какому принципу он выбирает свои жертвы. Как он ухитряется безошибочно отыскать среди нас того, кто уже спекся и больше ничего не хочет? Ведь мы — здесь, а он там, в тайге, за гранью светового круга… Или это простое совпадение? Ничего себе, совпаденьице! Совпадение — штука одноразовая, а тут три убийства подряд, и все убитые буквально за несколько часов до своей смерти недвусмысленно высказывались, что дальше им идти, мягко говоря, не в жилу. Вот вопрос: как он узнаёт этих людей и почему убивает именно тех, кто потерял всякое желание на него охотиться?
Попробуем посмотреть на это с другой стороны, — решил он. — Они не хотели идти дальше, так? И кто же, спрашивается, был сильнее всех недоволен этим их нежеланием? Кто с самого начала рвется вперед, как автогонщик перед финишем? Кто неутомимо гонит перед собой это ноющее и упирающееся стадо, не останавливаясь даже перед необходимостью пугать коллег оружием? Евгения Игоревна Горобец, вот кто. Получается, что я имею дело с милой семейной парой, состоящей из двух маньяков… Полная ерунда получается, потому что…
«Спать я хочу, вот что, — подумал Глеб, привычно подавляя зевок. — Такие кроссворды надо решать на свежую голову, а я уже забыл, когда она у меня была, эта свежая голова…»
— Любопытно, — задумчиво произнесла Евгения Игоревна.
Она шла опустив голову и совсем не смотрела по сторонам, как будто совершала утренний променад по набережной Москвы-реки, а не возглавляла смертельно опасную охоту на собственного мужа.
— Что именно? — спросил Глеб.
— Любопытно, — повторила она, с легким раздражением поправляя резавший плечо ремень карабина, — почему все-таки закон не считает каннибализм уголовно наказуемым преступлением?
— Наверное, потому, что бывают случаи, когда он таковым не является, — ответил Глеб. — Если человек убивает своего товарища, чтобы его съесть, это, конечно, зверство. А если, сам умирая от голода, он спасается тем, что употребляет в пищу того, кто умер раньше его, — это ужасно, конечно, но это просто человеческая драма, не имеющая к уголовному кодексу ни малейшего отношения. А вот насаженные на кол головы — это, Женя, называется надругательством над телами покойных, за это полагается приличный срок.
— А есть мертвецов — это не надругательство? — непримиримо спросила Горобец.
Возчиков обреченно вздохнул и замедлил шаг, намереваясь отстать от них и не участвовать в разговоре, который был ему неприятен.
— Немецкий судья, проводивший процесс, о котором я говорил, считает, что нет, не надругательство, — сказал Глеб и обернулся к Возчикову: — Олег Иванович, прошу прощения, но вам придется занять свое место и держаться там, где я смогу вас все время видеть.
— Что? — встрепенулся Возчиков. — Ах да, я же подозрительный тип… Простите, я слегка забылся.
— Просто нужно держаться вместе, — мягко сказал Глеб. — Не надо отставать. Он ведь может оказаться не впереди, а как раз сзади…
Возчиков торопливо обогнал их и пошел впереди, но ушел недалеко — споткнулся о какой-то корень и выронил в очередной раз протираемые очки.
— Простите, — забормотал он, ползая на четвереньках в поисках потерянного, — я такой неуклюжий…
Глеб отлично видел очки, блестевшие во мху на полметра правее того места, где их искал Олег Иванович. Веки у него были тяжелые от недосыпания, ворочать языком не хотелось, поэтому он просто шагнул вперед и наклонился, намереваясь подобрать злосчастные очки и отдать их этому недотыкомке с ученой степенью. «Надо же, — подумал он, с невольным почтением беря очки за дужку, — год в тайге, а стеклышки уцелели. Берег, наверное, как зеницу ока, хотя, глядя, как он их все время дергает из стороны в сторону, этого не скажешь…»
— Да перестаньте вы ползать, — сказал он Возчикову, — вот они, ваши очки.
— Благодарю вас, — сказал Олег Иванович, стоя на четвереньках возле большого, покрытого разноцветными пятнами мха валуна. — Проклятая близорукость!
Он привстал на колени и потянулся за очками, и в это время откуда-то спереди, сверху — словом, с той стороны, где сквозь частокол сосновых и пихтовых стволов уже проглядывало бледно-голубое небо, — коротко и злобно простучала автоматная очередь..
По тому, с каким большим разбросом легли пули, Глеб понял, что стреляли издалека и стрелок не отличался большим мастерством. Ныряя за камень, у подножия которого скорчился, прикрыв руками голову, насмерть перепуганный Возчиков, Сиверов подумал, что это странно: до сих пор людоед предпочитал действовать на ближней дистанции — попросту говоря, на расстоянии удара ножом. Неужели действительно испугался?
Возчиков поднял к нему перекошенное ужасом бледное лицо с широко, несмотря на близорукость, распахнутыми глазами, полными бессмысленной паники.
— Это он. Он!.. — трясущимися губами пробормотало светило отечественной науки, вцепляясь в штанину Слепого обеими руками. — Он пришел за мной!