Однако и Джаспер не звал меня к себе, отговариваясь тем, что мне не стоит бросать безопасную Англию и спешить навстречу той сложной и опасной жизни, которую он ведет в Бретани. Вместо вызова он слал мне заверения в том, что герцог Бретани обещал им с Генри свое покровительство. Нет, он ни разу не попросил меня приехать. И явно не рассматривал мой приезд как нашу единственную возможность быть вместе. Впрочем, я очень хорошо понимала, что означает его молчание. Джаспер посвятил себя моему сыну, хотел воспитать мальчика в полном соответствии с его высоким титулом и богатым наследством и не собирался рисковать всем этим, женившись на мне и тем самым обрекая всех нас на жизнь в ссылке. Ему приходилось поддерживать со мной прежние весьма сдержанные отношения, дабы сохранить наследство Генри, управляя его землями и защищая его интересы в Англии. Я знала, что Джаспер любит меня, но то была, как он сам обмолвился, любовь куртуазная, любовь на расстоянии. И ему, судя по всему, было не так уж важно, сколь велико расстояние между нами.

Мне было возвращено мое приданое — весьма обширные земли; я собирала сведения о них и приглашала управляющих, чтобы компетентные люди объяснили мне, какую прибыль я могу получить. По крайней мере, сразу выяснилось, что мой муж отлично содержал эти земли; он вообще был хорошим хозяином, хотя людьми командовать не умел и делал это неохотно. Он был настоящим английским землевладельцем, но отнюдь не героем, и я совсем не горевала о нем. Зато Анна Девере прямо-таки убивалась по своему супругу Уильяму Херберту и поклялась никогда больше не выходить замуж, а поскорее сойти в могилу и встретиться с ним в раю. Видимо, они действительно любили друг друга, хотя их брак и был заключен по предварительному сговору с подписанием брачного контракта. Наверное, любовь пробудилась в их сердцах уже во время совместной жизни. Порой такое случается, хотя и достаточно редко. Но мне очень хотелось верить, что Херберты не успели привить моему сыну нелепой идеи о том, что муж непременно должен любить жену, ведь тот, кому предстоит стать королем, обязан, вступая в брак, руководствоваться исключительно соображениями выгоды. Да и каждая разумная женщина всегда старается так выйти замуж, чтобы улучшить положение своей семьи. Одни лишь похотливые глупцы каждую ночь мечтают о счастливом браке, заключенном по обоюдной любви.

Сэр Генри, возможно, и надеялся на нечто большее, чем прилежное исполнение мною супружеского долга, но за много лет до того, как мы с ним встретились, моя любовь уже была отдана другим — моему сыну, моей семье и моему Богу. Я с детства стремилась к безбрачию, и ни одному из моих мужей не удалось отвратить меня от этого стремления, заставить забыть о моем высоком предназначении. Генри Стаффорд был человеком весьма добродушным, страсти не кипели в его душе, а ближе к старости он еще и предателем заделался. Хотя, если уж быть до конца честной, надо признаться: теперь, когда он покинул меня навсегда, оказалось, что я очень по нему скучаю, гораздо сильнее, чем могла себе представить.

Мне недоставало его дружбы. Да и сам наш дом отчего-то всегда становился теплее в его присутствии; впрочем, чаще всего он действительно был дома, у камина, точно верный и любимый пес. Мне не хватало спокойного здравомыслия сэра Генри и его чуть суховатых шуток. В первые месяцы своего вдовства я часто вспоминала тот совет, который он дал мне перед смертью: о примирении с сыном Ричарда Йорка, ныне сидящим на троне, и с его внуком, пока лежащим в колыбели. Возможно, войнам на самом деле настал конец; может, мы и впрямь потерпели такое поражение, от которого нам уже не оправиться, и теперь моя главная задача — научиться смирению, научиться жить без надежды. Я, которая всегда пыталась подражать воинственной Орлеанской Девственнице, теперь, очевидно, должна была научиться жить как обыкновенная вдова, как человек, потерявший почти все. Не исключено, впрочем, что такова была воля Божья, и мне оставалось лишь подчиниться.

Но все же на какое-то мгновение — всего лишь на мгновение! — в одиночестве слоняясь по притихшему дому, одетая в черное вдовье платье, я вдруг подумала: а что, если я тоже покину Англию, без всякого приглашения отправлюсь в Бретань и там воссоединюсь со своим сыном и с Джаспером? Я могла бы взять с собой достаточно денег, чтобы мы трое, ни в чем себя не стесняя, спокойно протянули бы на них год или два. Я могла бы выйти замуж за Джаспера, и тогда мы стали бы настоящей семьей, могли бы иметь свой дом и жить достойно, как изгнанники королевской крови, даже не предъявляя претензий на английский трон и не выдвигая Генри в качестве основного претендента.

Но этой мечте я позволила царить в душе не долее нескольких ударов своего страстного сердца. Господь не пожелал даровать мне такую великую радость, как жизнь рядом с моим единственным сыном; Он не позволил мне смотреть, как мой мальчик растет и мужает. Если бы теперь я вышла замуж по любви, это случилось бы впервые в моей жизни и после двух не слишком удачных браков, начисто лишенных этого самого чувства. Впрочем, вряд ли меня ожидала трепетная любовь к мужчине. Я знала одно: Богу угодно, чтобы я оставалась здесь, в Англии, и служила лишь моему сыну и моему дому. Сбежать следом за любимым в Бретань, подобно жалкой цыганке, значило навсегда отказаться от возможности вернуть наследство моего сына и его графский титул, а также от возможности ему самому благополучно приехать на родину и занять подобающее место в высшем свете. Нельзя было забывать и еще одну важную деталь: Джаспер отчетливо дал мне понять, что предпочитает заботу о будущем Генри любовным отношениям с его матерью.

Даже если мой умирающий муж был прав, даже если у Генри действительно не было ни малейшей надежды стать королем Англии, я была обязана хоть попытаться вернуть ему титул графа Ричмонда и законные земельные владения. Именно в этом направлении мне теперь и следовало действовать. И я решила: если я по-прежнему намерена служить своему сыну и своей семье, мне необходимо проникнуть в тесный круг придворных Эдуарда, как бы я ни относилась к нему самому и к его жене-чаровнице. Ничего, я научусь улыбаться своим врагам! Однако нового мужа мне все-таки придется найти. Причем он непременно должен пользоваться значительным влиянием при дворе — тогда я смогу играть одну из ведущих ролей в придворной жизни, — а также обладать достаточным здравомыслием, чтобы в первую очередь блюсти не интересы монарха, а свои собственные. Ну и мои, разумеется.

АПРЕЛЬ 1472 ГОДА

В течение месяца я рассматривала все возможные кандидатуры при дворе Йорка, этого узурпатора, взявшего себе в качестве эмблемы какую-то полудикую розу, цветы которой обычно украшают зеленые изгороди меж сельскими полями. Я пыталась понять, кто из нынешних фаворитов короля более всего подходит для защиты меня и моих земель, кто способен благополучно вернуть домой моего сына. Лучший друг и соратник короля сэр Уильям — ныне лорд Гастингс, после получения дворянского титула, — давно уже был женат; к тому же Гастингс был всем сердцем предан Эдуарду и никогда не стал бы принимать во внимание интересы своего пасынка, если бы они хоть в чем-то противоречили интересам его обожаемого правителя. И уж он-то никогда бы не перешел на сторону врагов Эдуарда. Нет, мне в качестве мужа нужен был человек, который верно служил бы моим целям. Мало того — был бы готов стать предателем. Пожалуй, следовало приглядеться к брату королевы, сэру Энтони Вудвиллу, новому графу Риверсу, но он, к сожалению, был чрезвычайно привязан к сестре, очень ее любил и никогда бы не изменил ей. Впрочем, я и сама вряд ли сумела бы вынести брак с кем-то из этих выскочек Риверсов, дочь которых поймала себе мужа, стоя на обочине, точно шлюха. Но даже если б я и вышла за кого-то из их семейства, я никогда не смогла бы заставить этого человека пойти против королевы Елизаветы и ее драгоценного сыночка: уж больно крепко все они держались друг за друга — будто разбойники из одной шайки, каковыми, собственно, и являлись. Недаром говорили, что Риверсы всегда бегут вместе. И конечно, всегда вниз по склону холма.