Курятина без костей и в пирогах, и во фрикасе с пахучими травами. Почему-то это не называется мясом. На время Великого поста король повелел считать курицу рыбой. Согласно Богу и королю, пернатая дичь, красиво поданная, нежная и ароматная, порой начиненная мелкими птицами, тоже не является мясом. Затем последовали блюда из яиц (тоже, конечно, не мясо), была и настоящая рыба — форель из садков, вкуснейшая речная рыба из Темзы, морская рыба, выловленная далеко в море специально для этого прожорливого двора. Подавались и пресноводные раки, и глазастые пироги с аппетитными мелкими рыбешками — головы так и торчат из теста. И огромные блюда с ранними овощами; зимой овощи редкость, так что я рада была наполнить ими свою тарелку. Сейчас поем немного, а то, что мне особенно понравится, принесут попозже в мои покои. Я в жизни так вкусно не ела. Камеристкам из Клеве пришлось расставлять мне платья. Уже ходят игривые шутки, отчего я так пополнела и расцвела, предполагают, что виноват будущий ребенок. Я не могу опровергнуть эти слухи, дабы не разоблачить себя и короля, моего супруга, не дать повода к еще худшим сплетням. Я только улыбаюсь, слушая всеобщие поддразнивания, словно у нас настоящий брак и я больше не девственница.
Малютка Екатерина Говард считает, что нелепо распускать такие слухи — я чуть-чуть поправилась на жирном английском масле, и только слепой не увидит, как мне это идет. Я ей благодарна. Она глупенькая, легкомысленная девчонка, но в хитрости ей не откажешь — как все неумные люди, она думает всегда об одном и том же, и уж тут она — знаток. О чем же она думает? Все время, каждый день, каждую минуту Китти Говард думает о Китти Говард.
Ради поста мы отказались от многих придворных увеселений, после обеда нас ждет чтение религиозных текстов и пение псалмов. Никаких маскарадов, никаких ряженых и уж конечно никаких турниров. Для меня это только облегчение, а лучше всего, что король не сможет переодеваться. Никак не забуду нашу первую неудачную встречу, боюсь, и он тоже. Ужасно не то, что я его не узнала, а то, что с первого взгляда он вызвал у меня сильнейшее отвращение. Ни разу с того дня ни словом, ни делом, ни даже взглядом не давала я понять королю, что он мне неприятен — толстый, старый, вонючий. Но поздно задерживать дыхание и улыбаться, ничего не исправишь. Он все понял по моему лицу, когда впервые полез с поцелуями. Я оттолкнула короля, я плюнула! Меня до сих пор в жар бросает. Первое впечатление не забывается, любезностью ничего не загладишь. Он прочел правду в моих глазах, хуже того, он себя увидел моими глазами — толстого, старого, отвратительного. Боюсь, его тщеславие никогда не оправится от такого удара. А вместе с верой в себя пропала и мужская сила. Во всем виноват один плевок, и ничего теперь не изменишь.
Благодарение Богу, еще кое-что тоже нельзя делать в пост! Каждый год буду я ждать этого времени. В моей замужней жизни каждый год будут эти сорок ночей. Король не придет ко мне в спальню, не надо будет улыбаться при его появлении, ложиться так, чтобы ему было удобнее навалиться на меня всей своей тушей, изображать готовность, в этой вонючей постели, в полумраке, рядом с мужчиной, не умеющим выполнить свой супружеский долг.
Ночь за ночью оскорбительные, унизительные неудачи. Меня словно в грязи вываляли, а ведь вина целиком его. Утром я просыпаюсь в отчаянии, ночью лежу без сна, слушаю, как он стонет, пускает газы, и мечтаю оказаться где угодно — только подальше от королевской постели. Хорошо будет на сорок дней избавиться от сурового испытания — бессмысленных попыток и бессонных ночей, когда знаешь, что завтра все начнется сначала, он снова потерпит неудачу и будет винить меня все больше, а любить все меньше.
Теперь у нас есть время отдохнуть. Мне не надо беспокоиться, чем помочь королю. Он не придет ко мне в спальню, перестанет возиться и пыхтеть, как жирный боров, и простыни будут пахнуть лавандой, а не гноем.
Знаю, это ненадолго. Придет Пасха, предстоит празднование. Мою коронацию, назначенную на февраль, отложили до мая, до торжественного возвращения в Лондон. Пока отдохну от супруга, но, пожалуй, надо постараться, когда он снова посетит мою спальню. Как найти способ помочь ему сделать наконец свое дело?
Томас Кромвель — вот кто даст мне совет. От Китти Говард нечего ждать. Чем мне может помочь эта обольстительная, испорченная девчонка? Я не решаюсь даже вообразить, что она творила, пока не попала ко мне. Вот все устроится, обязательно поговорю с ней. Девушка — почти ребенок — не должна знать, как спускать лямку сорочки, как улыбаться поверх оголенного плечика. Она очень неосторожна, очень опрометчива. Мои фрейлины, как я сама, должны быть выше всяких подозрений. Ее необходимо предупредить — пусть оставит свои ухищрения. Мне нечему у нее учиться. На меня не должна упасть и тень сплетен. В этой стране королеву казнили за меньшее.
Обед закончен, король, как всегда, проходит между столов, приветствуя придворных. Он сегодня настроен дружелюбно — наверно, нога не так болит. Иногда трудно сказать, что его тревожит, он выходит из себя по любому поводу. Если неправильно угадать причину, тоже обида.
Я ищу взглядом Томаса Кромвеля, маню его пальцем. Встаю, опираюсь на его руку, он ведет меня от обеденного стола к окну, выходящему на реку, словно мы просто решили полюбоваться видом. В морозном воздухе сияют сотни звезд.
— Мне нужна помощь.
— Все, что пожелаете. — Он вымученно улыбается.
— Никак не могу угодить королю, — выговариваю я заранее приготовленные слова. — Помогите мне.
Он смущен. Оглядывается вокруг, как будто ему самому нужна помощь. Мне стыдно обсуждать такие вещи с мужчиной, но мне необходимо с кем-нибудь посоветоваться. Я не доверяю придворным дамам. Я не доверяю и тем, кто из Клеве, даже Лотти. Они же могут предупредить мать или брата, в конце концов, они служат именно им. Но наш брак не настоящий. Он не завершен, а раз так, я не исполнила свой долг перед королем, перед Англией, перед самой собой. Наше супружество должно осуществиться на деле, а не только на словах. Если этот человек знает, в чем ошибка, он должен помочь.
— Это… дело личное. — Он прикрывает рот рукой, словно не решается продолжать. Ему есть что сказать, но он молчит.
— Нет. Это король. Это Англия. Долг, не личное дело.
— Вам бы посоветоваться с дамами, со старшей фрейлиной.
— Вы нас поженили. — Я ищу слова. — Помогите браку осуществиться.
— Это не мое дело…
— Будьте мне другом.
Он снова оглядывается, явно хочет улизнуть, но я не отпускаю.
— Прошло мало времени.
— Уже пятьдесят два дня. — Кто считает дни точнее меня?
— Он как-нибудь объясняет свою неприязнь? — вдруг спрашивает он. Слишком быстро, я не понимаю ни слова.
Кромвеля раздражает моя тупость. Он хочет позвать кого-нибудь перевести, но вспоминает — дело сугубо секретное.
— Что с вами не так? — говорит он мне на ухо очень медленно и отчетливо.
Я потрясена. Отворачиваюсь к окну — двор не должен видеть мой ужас, мою боль.