Может, ей угрожает опасность? Час был поздний, и хотя это был самый дорогой и фешенебельный район Лондона, здесь все равно могли быть воры и грабители.
Нет, не могла она пасть жертвой бесчестной игры. Ее здесь не было. Он бы услышал какой-нибудь шум – шорох, вскрик. Гиацинта никогда не сдалась бы без боя.
Что могло означать только одно... Она, должно быть, услышала, что сказал барон о Мэри Уинтроп, и убежала. Черт бы побрал эту женщину – неужели у нее не хватило ума и она поверила во всю эту чушь?
Гарет оглядел окрестности. Перед ним было – если сосчитать – не менее восьми переулков и аллей. Он только надеялся, что она не воспользовалась ни одним из них.
Он решил пойти по самому прямому пути. Если и она пошла по нему, он вывел бы ее на Беркли-стрит, где наверняка сейчас много карет, развозивших гостей с бала. Но Гиацинта, видимо, была слишком рассержена и ей хотелось добраться до своего дома как можно быстрее. Ничто другое ее не волновало.
Гарет решил, что так было бы лучше. Пусть уж ее увидят на главной улице и начнутся сплетни, чем на нее нападет грабитель в темном переулке. Гарет помчался в сторону Беркли-сквер, заглядывая по пути во все боковые улочки и переулки.
Нигде не было ни души.
Куда же, черт возьми, она побежала? И как быстро она могла бегать?
Он миновал Чарлз-стрит и выбежал на площадь. Мимо проехала карета, но Гарет не обратил на нее внимания. Завтра он станет предметом сплетен. Из уст в уста будут передаваться рассказы о том, что видели, как он ночью бегал, словно безумный, по улицам в районе Мейфэра, но это вряд ли повредит его репутации.
Он пересек площадь и оказался на Брутон-стрит. Дом номер шестнадцать, двенадцать, семь... И тут он увидел ее.
Она мчалась, словно ветер, и завернула за угол, чтобы войти в дом с черного хода. Гарет побежал еще быстрее. Его сердце бешено колотилось, ноги горели, а рубашка была мокрая от пота. Он поймает эту проклятую женщину до того, как она скроется в доме. А когда поймает...
Он не знал, что он с ней сделает, но ничего хорошего, это точно.
Перед тем как свернуть за угол, Гиацинта оглянулась и увидела Гарета. Было видно, как она напряглась, но потом еще быстрее побежала к черному входу.
Гарет удовлетворенно улыбнулся. Ей придется поискать ключ. Теперь ей не уйти. Он замедлил бег и перешел на шаг.
Ну и достанется же ей от него!
Но вместо того чтобы искать ключ, Гиацинта просто открыла дверь.
Черт побери! Они не заперли за собой дверь, когда уходили. Гарет снова побежал и почти успел... Она захлопнула дверь перед самым его носом. Он взялся было за ручку, но услышал, как щелкнул замок.
Гарет сжал кулак. Ему хотелось барабанить в дверь, вопить, выкрикивать ее имя – и к черту приличия! Все это лишь заставит ускорить свадьбу, а ему только этого и надо.
Впрочем, некоторые понятия слишком глубоко сидят в человеке, и он, вероятно, слишком джентльмен, чтобы погубить ее репутацию таким образом.
– Нет, – буркнул он себе под нос, направляясь к парадной двери, – все будет происходить строго между нами.
Он посмотрел на окно ее спальни. Он уже один раз залезал через него, придется повторить.
Убедившись, что на улице никого нет, он быстро взобрался по стене. Поскольку Гарет уже знал, куда именно ставить ноги и за что держаться, он проделал это очень быстро. Окно все еще было приоткрыто – так, как он его оставил в прошлый раз, – хотя он вряд ли предвидел, что ему придется опять им воспользоваться.
Он открыл окно, перекатился через подоконник и приземлился на ковер в тот самый момент, когда Гиацинта вошла в комнату.
– Тебе, – прорычал он, поднимаясь, – придется кое-что объяснить.
– Мне? Не думаю. – Она не сразу оценила ситуацию, но, опомнившись, крикнула: – Убирайся из моей комнаты!
– Мне пойти по парадной лестнице? – Он насмешливо поднял бровь.
– Полезешь обратно через окно, несчастный урод. Гарет вдруг подумал, что никогда не видел Гиацинту рассерженной. Она могла быть раздраженной, да, надоедливой. Но такой...
– Как ты смеешь... – пыхтела она. – Как ты смеешь... – И не успел он опомниться, как она ударила его кулаками в грудь. – Сейчас же убирайся!
– Но не раньше, – разделяя слова и размахивая указательным пальцем возле ее носа, – чем ты мне пообещаешь, что больше никогда не сделаешь такой глупости, как сегодня ночью.
Она чуть было не задохнулась от ярости и не могла произнести ни слова. Но когда к ней вернулась способность говорить, она произнесла опасно тихим голосом:
– Ты не в том положении, чтобы требовать.
– Разве? – Он посмотрел на нее с высокомерной полуулыбкой. – Как твой будущий муж...
– Даже не заикайся об этом сейчас. Что-то в груди Гарета оборвалось!
– Ты собираешься отказаться от своего обещания?
– Нет, но ты об этом позаботился сегодня ночью, не так ли? Твоей целью было заставить меня выйти за тебя замуж, чтобы я не смогла выйти ни за кого другого?
Поскольку именно это было его целью, Гарет почел за благо промолчать.
– Ты об этом пожалеешь, – прошипела Гиацинта. – Пожалеешь о дне, когда ты это задумал, можешь мне поверить.
– Неужели?
– Я превращу твою жизнь в ад на земле.
В этом Гарет не сомневался, но он решил, что займется этой проблемой, когда придет время.
– Я не о том, что произошло между нами раньше, и не о том, что ты могла или не могла услышать от барона. Это о том...
– О Господи! Кем ты себя считаешь?
– Я мужчина, который собирается жениться на тебе. А ты, Гиацинта Бриджертон, будущая Сент-Клер, никогда не будешь ходить по улицам одна, без сопровождения, ни днем, ни в любое другое время, тем более ночью.
Она молчала, и Гарет решил, что она тронута его заботой о ее безопасности. Но она сказала:
– Ты выбрал довольно удобное время, чтобы продемонстрировать свои собственнические чувства.
Он с трудом подавил в себе желание схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.
– Ты хотя бы имеешь представление о том, что я почувствовал, когда вернулся на то место, где должна была стоять ты, а там никого не оказалось? Ты задумалась о том, что могло бы с тобой случиться, прежде чем ты убежала?
– Ничего такого, чего не случилось со мной здесь, в этой комнате, – высокомерно ответила она.
Удар попал в самую точку, и Гарет вздрогнул. Но он сдержался и ответил совершенно спокойно:
– Ты так не думаешь. И я тебя прощаю.
Она стояла, тяжело дыша, со сжатыми кулаками и все больше краснела.