— Не вижу ничего страшного.
Он раздраженно посмотрел на нее:
— Генри, ведь я целовал тебя сегодня утром. Целовал тебя. Ты понимаешь, что это значит?
Она в недоумении уставилась на него:
— Это значит, что ты целовал меня.
Он схватил ее за плечи и потряс.
— Это значит, что… о Господи, это все равно, что кровосмешение.
Она принялась наматывать прядь волос на палец, пытаясь сосредоточиться, но рука похолодела и стала словно ватная.
— Не думаю, что это можно назвать кровосмешением. Не так уж это грешно, на мой взгляд. И мы ведь договорились, что это больше не повторится…
— Проклятие, Генри! Прошу тебя, помолчи. Я пытаюсь думать. — Он взъерошил рукой волосы.
Она замолчала, обидевшись, и сделала шаг назад.
— Неужели ты не понимаешь, Генри? Теперь я несу за тебя ответственность. — Он с неприязнью произнес это слово.
— Ты слишком добр, — проворчала она, — мне ничего не нужно, если уж ты заговорил о своей ответственности.
— Да не в этом же дело. Это означает… Черт, это означает… — Он горько рассмеялся.
Всего несколько часов назад он мечтал о том, как хорошо было бы взять ее в Лондон, познакомить со своими друзьями и показать ей, что за пределами Стэннедж-Парка существует другая жизнь. Теперь он просто вынужден будет сделать это. Он должен ввести ее в свет и найти для нее мужа. Ему необходимо подыскать кого-нибудь, кто сможет научить ее светским манерам. Он взглянул на девушку. Похоже, она все еще сердится. Данфорд очень надеялся, что светское воспитание не затронет присущую ей непосредственность. Но сейчас следовало подумать о том, чтобы держаться от нее подальше. Ее репутация будет погублена, если в обществе узнают, что они жили в Стэннедж-Парке под одной крышей. Данфорд глубоко вздохнул:
— Черт возьми, что же нам делать?
Этот вопрос был риторическим, но Генри все-таки решила ответить на него.
— Не знаю, что будешь делать ты, — сказала она, сложив руки на груди, — но лично я ничего не собираюсь менять и буду делать то, что делала раньше. Ты сам сказал, что я — вполне квалифицированный управляющий.
Она ничего не поняла!
— Генри, вдвоем мы больше не можем оставаться в поместье.
— Это еще почему?
— Это считается неприличным. — Он невольно поморщился от своих слов. С каких это пор он стал таким ярым сторонником приличий?
— Наплевать мне на приличия. Я не придаю им значения, если ты еще не успел заметить.
— Я заметил.
— Послушай, что я тебе скажу. Ты — владелец поместья и поэтому не должен уезжать, а я — управляющий и поэтому тоже не могу уехать.
— Генри, твоя репутация…
Это слово, похоже, вызвало у нее приступ буйного веселья.
— Данфорд, — задыхаясь от смеха и вытирая глаза от выступивших слез, сказала Генри, — какая репутация?
— Что-то не так с твоей репутацией?
— Данфорд, у меня ее просто-напросто нет. Ни плохой, ни хорошей. Я, по мнению людей, настолько странная, что им и этого вполне достаточно для обсуждения, мои взаимоотношения с мужчинами их не волнуют, да их и не существует.
— Что бы ты ни говорила, я обязан подумать о соблюдении приличий, и я завтра же сниму комнату в местной гостинице.
— Глупости! Тебе было наплевать на приличия всю эту неделю. Что же теперь произошло с тобой?
— Сейчас, — он начинал терять терпение, — я отвечаю за тебя.
— У тебя просто ослиное упрямство, по моему мнению…
— Тебе не кажется, что пора уже забыть о своем мнении.
От возмущения Генри открыла рот:
— Ну, знаешь ли!
Данфорд начал шагать по комнате.
— Это не может больше продолжаться. Пора перестать быть мальчишкой-сорванцом. Кто-то должен научить тебя манерам.
— Какой же ты лицемерный! — вырвалось у нее. — Я вполне устраивала тебя как знакомая, будучи деревенской дурнушкой, но теперь, когда у тебя появились обязательства передо мной…
Она не успела закончить предложения, поскольку Данфорд схватил ее за плечи и припер к стене.
— Если еще хотя бы раз ты назовешь себя дурнушкой, — его голос звучал угрожающе, — я не отвечаю за свои действия.
В бликах свечей она увидела, что он едва сдерживает ярость, и не на шутку испугалась, но, будучи по своей природе упрямой, продолжала уже более спокойным голосом:
— То, что моя репутация до этого момента совсем не волновала тебя, не говорит о твоей порядочности. Или твоя забота распространяется только на твоих подопечных, а на просто знакомых тебе наплевать?
— Генри, — сдержанно произнес он, вена на его шее вздулась, — лучше бы тебе помолчать.
— Это приказ, мой дорогой опекун?
Перед тем как ответить, он глубоко вздохнул:
— Конечно, существует разница между опекуном и другом, но я постараюсь быть для тебя и тем и другим.
— Ты нравился мне гораздо больше, когда был просто другом, — продолжала она упрямо.
— Надеюсь остаться им.
— Надеюсь остаться им, — передразнила она его, совсем не пытаясь скрыть своего раздражения.
Данфорд окинул взглядом комнату, желая найти что-нибудь вроде кляпа. Его взгляд остановился на ее кровати. Он даже поморщился. Как глупо должны были звучать все его рассуждения о приличиях не где-нибудь, а в ее спальне! Посмотрев, на Генри, он только теперь увидел, что на ней была ночная рубашка, заношенная местами до дыр и обнажавшая большую часть ноги. Сдержав стон, Данфорд перевел глаза на ее лицо. Он увидел враждебно сжатый рот и в этот момент понял, что хочет припасть к нему губами и слиться с ней в поцелуе — страстном и долгом. Его сердце билось в бешеном темпе, впервые в жизни он ощутил, насколько тонка может быть грань между яростью и желанием. Он хотел, чтобы она принадлежала ему. Ненавидя самого себя, он повернулся на каблуках, подошел к двери и повернул ручку. Надо как можно скорее выбраться из этого дома. Широко открыв дверь, он повернулся к Генри:
— Мы обсудим это утром.
— Непременно.
Уже поздно ночью ей пришло в голову, что он вовремя ушел из комнаты, не выслушав ее до конца. Вряд ли ему понравилось бы услышанное.
Утром привезли новые платья, но Генри из вредности надела бриджи и рубашку.
— Глупец, — проворчала она, поправляя на себе одежду. Вообразил, что ему удастся изменить ее, превратить в неженку! Неужели он хочет, чтобы она коротала время за акварелями, жеманно хлопая ресницами? — Ха! — вырвалось у нее. Легко она не сдастся! Она не желает да и не сможет научиться этому.