– Сестра, нашли молодую женщину...
Послышался шорох материи, она перекрестилась.
– Я хочу задать вам несколько личных вопросов о племяннице.
– Да, – едва слышно.
Я спросила про клыки и татуировку.
В трубке молчали всего секунду, потом я с удивлением услышала смех.
– О нет, нет, это не Анна. О Боже, она никогда не сделала бы татуировку. И я точно знаю, у Анны все зубы на месте. Она, кстати, часто о них говорит. Поэтому я и уверена. Анна с ними часто мучается, больно есть холодное. Или горячее.
Слова полились таким потоком, что я почти физически почувствовала, как по линии заструилось облегчение.
– Но, сестра, возможно...
– Нет, я знаю свою племянницу. У нее все зубы на месте. Они не доставляют ей радости, но они есть. – Снова нервный смех. – И никаких татуировок, слава Богу.
– Я рада. Найденная молодая женщина, возможно, и не Анна, но лучше будет прислать стоматологическую карточку вашей пленницы, на всякий случай.
– Я уверена, это не она.
– Детективу Клоделю уверенность тоже не помешает. Хуже мы не сделаем.
– Наверное. Я помолюсь за семью бедной девочки.
Она дала мне имя стоматолога Анны, и я перезвонила Клоделю.
– Она уверена, что Анна не делала татуировок.
– "Привет, тетушка монахиня! Представляешь? Я на прошлой неделе сделала тату на попке!"
– Согласна. Маловероятно.
Он фыркнул.
– Но она абсолютно уверена, что у Анны все зубы на месте. Племянница часто жаловалась на зубную боль.
– Кому обычно удаляют зубы?
Как раз об этом я и подумала.
– Тем, у кого они болят.
– Правильно.
– Ваша тетя еще полагает, что Анна никогда не уходила из дому, не предупредив мать?
– Так она говорила.
– У Анны Гойетт послужной список длиннее, чем у Дэвида Копперфильда. За последние восемнадцать месяцев она исчезала семь раз. По крайней мере столько заявлений оставила ее мать.
– О!
В животе образовался ледяной ком.
Я попросила Клоделя держать меня в курсе и повесила трубку. Сомневаюсь, что он выполнит просьбу.
* * *
Я приняла душ, оделась и приехала в кабинет к девяти тридцати. Закончила отчет по Элизабет Николе, описала и объяснила свои наблюдения, как для судебного дела. Жаль, что не могу приложить информацию из дневников Беланже, но просмотреть их просто не хватает времени.
Я распечатала отчет, а потом три часа фотографировала. Из-за напряжения все валилось из рук, я никак не могла нормально разложить кости. В два часа перекусила сандвичем в кафетерии, одновременно проверяя отчеты по Матиасу и Малахии. Но мысли крутились только вокруг телефона, сосредоточиться на текущих делах не получалось.
Я стояла у ксерокса, копировала дневники Беланже, когда, подняв глаза, увидела Клоделя.
– Это не ваша молодая леди.
Я уставилась на него:
– Правда?
Он кивнул.
– Кто она? – спросила я.
– Ее звали Кэрол Кэмптуа. Мы исключили Гойетт по отпечаткам зубов, начали сравнивать других и получили совпадение. Ее пару раз арестовывали за проституцию.
– Возраст?
– Восемнадцать.
– Как она умерла?
– Ламанш заканчивает вскрытие.
– Подозреваемые?
– Множество.
Он минуту смотрел на меня, потом молча ушел.
Я продолжала копировать дневники – робот с водоворотом эмоций внутри. Облегчение при известии, что погибла не Анна, тут же сменилось виной. На столе внизу все же лежит девушка. Придется оповещать семью.
Снимаем крышку. Переворачиваем страницу. Закрываем крышку. Нажимаем кнопку.
Восемнадцать.
Мне вовсе не хотелось наблюдать за вскрытием.
* * *
В четыре тридцать я закончила с дневниками и вернулась в кабинет. Бросила отчеты по младенцам у секретаря, оставила записку на столе Ламанша, объяснив насчет копий. Когда я вернулась в коридор, Ламанш разговаривал с Бержероном у кабинета стоматолога. Оба выглядели угрюмыми и усталыми. Я подошла, они молча приняли меня в свою компанию.
– Плохо дело? – спросила я. Ламанш кивнул.
– Что с ней случилось?
– Легче сказать, что не случилось, – ответил Бержерон.
Я перевела взгляд с одного на другого. Даже сгорбившись, стоматолог был выше метра восьмидесяти, мне приходилось задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Его белые кудри отсвечивали под люминесцентным светом ламп. Кажется, Клодель говорил о нападении животных, вот почему Бержерону тоже испортили выходной.
– Похоже, ее подвесили за запястья и били, потом натравили собак, – сказал Ламанш. – Марк считает, по крайней мере двух.
Бержерон кивнул:
– Крупная порода. Или овчарки, или доберманы. Мы нашли больше шестидесяти укусов.
– Боже!
– Ее раздели и облили кипящей жидкостью, предположительно водой. Кожа сильно обварена, но я не обнаружил следов чего-то определенного, – продолжил Ламанш.
– Девушка все еще дышала?
При мысли о ее боли у меня сжался желудок.
– Да. Она умерла от многочисленных ножевых ранений в грудь и живот. Хочешь посмотреть снимки?
Я покачала головой.
– Раны самозащиты?
Я вспомнила свою встречу с хулиганом.
– Нет.
– Когда она умерла?
– Скорее всего вчера поздно вечером.
Мне не хотелось подробностей.
– И еще. – В глазах Ламанша застыла печаль. – Она была на четвертом месяце беременности.
* * *
Я пролетела мимо них в свой кабинет. Не знаю, сколько я сидела там, невидящим взглядом пробегая по знакомым предметам своей профессии. За годы лицезрения жестокости и насилия у меня выработался эмоциональный иммунитет, но некоторые смерти все равно прорывают защиту. Последняя атака ужасов выдалась самой кошмарной на моей памяти. Или просто я настолько перегрузилась, что больше не могла выносить гнусности?
Кэрол Кэмптуа не имеет ко мне отношения, и я никогда не увижу ее, но перед глазами вставали неконтролируемые образы из глубины разума. Я видела последние секунды ее жизни: лицо искажено от боли и ужаса. Молила ли она о пощаде? Или просила за своего нерожденного ребенка? Что за чудовища населяют эту землю?