— Я могу вам помочь, — повторил он.
— Мне уже ничем не поможешь.
Джеймс хмыкнул.
— Ну-ну, — сказал он, — что за пессимизм?
— Зачем вам понадобилось это читать? — спросила она, Великий Боже, что интересного мог найти в такой книге мужчина, да еще красивый и обаятельный? В сущности, если называть вещи своими именами, это учебное пособие для отчаявшихся женщин. А разве мужчины не имеют обыкновения сравнивать отчаявшихся женщин с чесоткой, смертельным ядом и бубонной чумой?
— Отнесем это на счет моей ненасытной любознательности, — ответил он. — Да и мог ли я устоять, проявив исключительный героизм, чтобы заполучить эту книгу сегодня утром?
— Ничего себе героизм! — воскликнула она. — Вы вытащили ее прямо из-под меня!
— Слово «героизм» имеет куда более широкую трактовку, чем вам кажется, — беспечно бросил он, сверкнув своей необычайно мужественной улыбкой.
Элизабет закрыла глаза; томный, полный смятения вздох слетел с ее губ. Это был самый нелепый разговор из всех, которые ей приходилось вести в своей жизни, и в то же время он казался удивительно естественным.
Самым поразительным было то, что она ничуть не смущалась. Конечно, щеки ее порозовели, и она с трудом верила, что произносит некоторые слова, но по всем правилам к этому моменту ей полагалось бы уже отойти в лучший мир от стыда и унижения.
Все дело в Джеймсе, поняла она. Он обладал удивительной способностью настраивать ее на легкомысленный лад. Что совсем несложно при такой беспечной улыбке и добродушном смехе. Возможно, у него есть неведомые ей стороны, таинственные и опасные, а иногда он смотрел на нее с затаенным жаром, от которого воздух положительно густел, но, не считая этого, было просто невозможно испытывать неловкость в его обществе.
— О чем вы думаете? — услышала она его голос. Элизабет открыла глаза.
— О том, что не припомню случая, когда чувствовала себя такой дурочкой.
— Не говорите глупостей.
— Иногда, — сказала она, покачав головой с сокрушенным видом, — я просто не могу удержаться.
Он проигнорировал это замечание и потряс книгой, энергично вращая кистью:
— Вот в чем загвоздка.
— «Как выйти замуж за маркиза»?
— Множество загвоздок.
— Приятно слышать. Должна признаться, что жить в соответствии с этими эдиктами ужасно трудно.
Джеймс принялся расхаживать по комнате с сосредоточенным выражением в карих глазах.
— Мне совершенно ясно, — объявил он, — что миссис Ситон — если, конечно, это ее настоящее имя — не советовалась ни с одним мужчиной, когда работала над своими эдиктами.
Элизабет нашла это наблюдение настолько интересным, что даже села.
— Она могла сочинить сколько угодно правил и указаний, — развивал он свою мысль, — но ее методология страдает существенным недостатком. Она утверждает, что, следуя ее эдиктам, молодая особа имеет все шансы выйти замуж за маркиза…
— По-моему, под маркизом подразумевается любой благовоспитанный джентльмен, — вставила Элизабет. — Титул указан в названии книги в расчете привлечь к ней внимание.
Он нетерпеливо тряхнул головой.
— Это не влияет на ход моих рассуждений. Маркиз, благовоспитанный джентльмен — главное, что все мы мужчины.
— Пожалуй, — протянула она, с трудом подавив желание проверить это утверждение, пройдясь взглядом по его фигуре сверху донизу, — вы правы.
Джеймс подался вперед, пристально глядя ей в лицо.
— Ответьте мне на один вопрос. Как, скажите на милость, миссис Ситон — если это ее настоящее имя — может определить, насколько верны ее правила?
— Ну, — замялась Элизабет, — полагаю, она могла быть воспитательницей молоденьких девушек и…
— В корне ошибочное предположение! — отрезал он. — Единственным человеком, который может судить, насколько справедливы данные правила, является маркиз.
— Или благовоспитанный джентльмен, — подсказала она.
— Совершенно верно, — кивнул он, слегка склонив набок голову. — Но смею вас уверить, как умеренно благовоспитанный джентльмен, что если бы ко мне приблизилась женщина, исповедующая эти эдикты…
— Она не приблизится к вам, — перебила его Элизабет. — Никогда! Если следует указаниям миссис Ситон. Это против правил. Леди должна ждать, пока джентльмен сам подойдет к ней. Не помню, в каком эдикте, но в книге это точно есть.
— Что лишний раз подтверждает ослиную тупость большинства из них. Суть моих рассуждений состоит в том, что если бы протеже нашей дорогой миссис Ситон — если это ее настоящее имя…
— Почему вы все время это повторяете?
Джеймс на секунду задумался — видимо, сказываются годы шпионской деятельности. И ограничился уклончивым:
— Не имею понятия. Итак, как я уже сказал, если бы я встретил одну из ее протеже, то с воплями помчался бы в противоположном направлении.
После паузы Элизабет заметила с едва заметной лукавой улыбкой:
— От меня вы не убегали.
Джеймс насторожился:
— Что вы имеете в виду?
Улыбка Элизабет стала шире. Она выглядела как кошечка, чрезвычайно довольная тем, что вывела его из равновесия.
— Разве вы не читали эдикта о том, что надо практиковаться в эдиктах? — Она подалась вперед, заглядывая в страницы книги, которые он листал, разыскивая упомянутый эдикт. — Кажется, номер семнадцать, — добавила она.
Недоверчиво уставившись на нее, он молчал десять секунд, прежде чем спросить:
— Вы практиковались на мне?
— Я понимаю, это звучит довольно бездушно, и не раз испытывала угрызения совести, но у меня не было выбора. В конце концов, если не вы, то кто же?
— Больше некому, — пробормотал Джеймс, не совсем понимая, чем вызвано его раздражение. Вряд ли тем, что она выбрала его в качестве объекта для экспериментов. В сущности, это даже забавно. Странно, он даже не заметил, что на нем практикуются.
Для человека, который гордится остротой своих инстинктов и тонкостью восприятия, это довольно чувствительный удар.
— Больше я не стану этого делать, — пообещала Элизабет. — С моей стороны это была скверная выходка.
Он снова принялся вышагивать по комнате, постукивая пальцами по челюсти, пытаясь решить, как повернуть ситуацию в свою пользу.
— Джеймс?
Ага! Стремительным движением он развернулся к ней, глаза его зажглись в восторге от осенившей его мысли.
— На ком вы практиковались?
— Не понимаю.