— Так ты не знала?! — недоверчиво протянул Павел и повторил, повернувшись к старику: — Так она не знала?! Ну, Свояк, ты даешь! Силен!
В этих словах отчетливо слышалось уважение побежденного к достойному, сильному победителю.
А Катя почувствовала себя обманутой, оскорбленной, униженной, словно облитой грязью.
Ее использовали, использовали втемную, использовали как приманку, как неодушевленный предмет… использовали подло, цинично, и кто — человек, которому она верила, человек, которого она считала одним из самых близких… И самое ужасное: этот человек — ее родной отец!
— Как ты мог? — бросила она, окинув старика полным ненависти и презрения взглядом. — Как ты мог так со мной поступить?!
— Не сердись, Котенок! — проговорил дядя Вася, шагнув к ней и попытавшись обнять за плечи. — Я был вынужден… ты же понимаешь — это страшный мир, вокруг только акулы и пираньи… стоит зазеваться, показать слабость — живьем сожрут! Ты не представляешь себе, как трудно сейчас приходится старому человеку! У новых людей, у поколения, которое приходит нам на смену, нет никакого уважения к возрасту, к опыту…
— Я тебя еще и пожалеть должна? — выдохнула Катя, оттолкнув старика. — Убери свои руки! Какой спектакль передо мной разыграл! Инвалидное кресло… старый, больной человек… если уж тебе так нужна была моя помощь — сказал бы честно… я бы поняла…
— Ты не смогла бы проделать все так хорошо, — проговорил старик скучным голосом учителя, объясняющего троечнику решение задачи. — Ведь ты не актриса…
— Зато ты — отличный актер! — бросила Катя, отстраняясь. — Тебе дали бы «Оскара» за лучшую муж—скую роль… второго плана!
С этими словами она швырнула изумрудную брошь на пол, наступила на нее и бросилась к открытой двери.
— Ну что ты, Котенок! — крикнул вслед ей старик. — Не надо так со мной! Если бы ты знала, как мы связаны, ты бы так не говорила!
— Я знаю! — крикнула Катя, прежде чем выскочить в коридор.
Лицо старика исказила короткая судорога. Он выдохнул воздух сквозь сжатые зубы, издав змеиное шипение, и вскинул пистолет.
Сначала он навел его на Павла, но взял себя в руки, перевел ствол на разбитый аквариум и выстрелил в осьминога.
Огромный моллюск дернулся и застыл. Его щупальца какое-то время судорожно извивались, но вскоре замерли, неподвижно вытянувшись по дну опустевшего аквариума.
Катя, глотая слезы, бежала по коридору.
Все ближе и ближе раздавались звуки бессонного человеческого прибоя, звуки ночного клуба. Коридор то и дело поворачивал, как лисья нора. Катя очередной раз повернула, и перед ней оказалась закрытая дверь. Она дернула за дверную ручку — и на нее разом обрушился гул сотен голосов, грохот музыки.
Катя вышла из служебного помещения и оказалась в самом клубе. Об этом говорила кричащая, ядовито-кислотная отделка стен и ослепительная подсветка.
Прямо возле нее оказалась дверь женского туалета.
Катя вошла туда, чтобы привести себя в порядок.
Перед зеркалом стояла рыжая девица в коротком золотистом платье и босоножках на немыслимой платформе. Девица занималась делом: она рассыпала на стеклянной подзеркальной полочке дорожку белого порошка и свернула в трубочку пятисотрублевую купюру.
Увидев входящую Катю, она недовольно поморщилась и проговорила:
— Ну нигде покоя нет! Слушай, подруга, не мешай мне, а?
— Никто тебе и не мешает, — огрызнулась Катя. Она подошла к зеркалу и оглядела себя.
Дорожки слез на щеках, растрепанные волосы, измятая одежда…
Рыжая девица тоже разглядела ее и присвистнула:
— Ну, подруга, у тебя и видок! Ты откуда такая — из колхоза «Заветы Ильича»? Как тебя фейс-контроль пропустил?
— Слушай, подруга, не мешай мне, а? — вернула Катя рыжей ее собственные слова.
— Да мне-то что… — Рыжая шумно втянула порошок, и по ее лицу разлилось райское блаженство. — Конец света! Ладно, подруга, не обижайся, я ничего не имею против работников сельского хозяйства…
Она тщательно собрала последние крошки белого порошка, окинула себя в зеркале удовлетворенным взглядом и удалилась, привычно покачивая бедрами.
Катя кое-как привела себя в порядок, пригладила волосы, поправила одежду. Все равно ее внешний вид оставлял желать лучшего, в ночном клубе она выглядела бы настоящей белой вороной.
Впрочем, она и не собиралась задерживаться в клубе, хотела только пройти через него на улицу.
Последний раз оглядев свое отражение, Катя вдруг заметила выглядывающую из-за дверцы кабинки туфельку.
«Это меня совершенно не касается, — подумала она. — Ну, отрубилась какая-то шлюшка с передоза, а я-то при чем? Отлежится и придет в себя. У меня хватает собственных проблем!»
Однако против собственного желания она подошла к кабинке и потянула дверцу на себя.
В кабинке лежала мертвая женщина.
Типичная тусовщица, одна из постоянных посетительниц светских раутов, вечеринок и клубных проектов, одна из тех ухоженных созданий, одетых в баснословно дорогую униформу от Prada или Versace, одна из тех женщин, которые проводят гораздо больше времени под искусственным светом клубных прожекторов, чем под светом солнца, но выглядят свежими и загорелыми благодаря солярию и тональному крему.
Проблема была в том, что Катя знала эту женщину.
Прекрасно знала.
Еще не прошло суток с тех пор, когда они разговаривали по телефону.
Это была Лида Дроздова.
Та самая Лида Дроздова, которая позвонила Кате прошлым утром и попросила встретиться, потому что хотела обсудить какие-то свои проблемы.
Теперь у нее больше не было проблем.
Лида лежала на кафельном полу, свернувшись калачиком, как ребенок, который устал резвиться на новогоднем празднике и задремал в углу, на груде шуб и пальто. Только лицо у нее выглядело ужасно — распухшее, посиневшее лицо, какое бывает у задушенного человека.
Катю заколотило.
Все ее тело сотрясалось от мучительных, выворачивающих внутренности конвульсий. Она едва успела наклониться, как ее вырвало чем-то едким и желтым, после чего тошнота не прошла, зато в голове немного прояснилось, ушла противная дрожь.
Да что же это такое?
Что происходит вокруг нее?
Кажется, весь мир на нее ополчился, и каждый, кто имеет к ней хоть какое-то отношение, рано или поздно погибает, погибает страшной смертью…
Вот и Лида — глупая, поверхностная, недалекая, но такая безобидная… кому она могла помешать?