— Если гестапо узнает цель моего расследования, то, несомненно, остановит его, опасаясь осмеяния во Франции и Англии, — пробормотал он, подходя к небольшому зеркалу, висящему на стене. — Но мне представляется, что в гестапо есть люди, которые хотят воспрепятствовать моему расследованию по совершенно иной причине.
Бархатная маска скрывала две трети лица. Анвальдт состроил шутовскую гримасу и хлопнул в ладоши.
— Возможно, я встречу их на балу у барона, — громко произнес он. — Ассистент Анвальдт, пора отправляться на бал!
Бреслау, того же 9 июля 1934 года, половина восьмого вечера
Без большого труда, правда вручив пять марок, Анвальдт убедил дворника дома по Уферцайле, 9, что хочет сделать несколько эскизов Зоологического сада при вечернем освещении. Получив от дворника ключ, он открыл дверь на чердак и по шаткой лестнице выбрался на довольно пологую крышу. Следующая крыша, на которую он сейчас собирался влезть, находилась тремя метрами выше. Он достал из рюкзака прочный шнур со стальной трехлапой кошкой на конце. Не меньше десяти минут он забрасывал ее, прежде чем крюк зацепился за что-то наверху. Не без усилий Анвальдт забрался на соседнюю крышу. Оказавшись там, он сбросил испачканные тиковые штаны и такую же блузу. Под этим одеянием скрывались смокинг и лакированные туфли. Он проверил, не забыл ли он сигареты, и осмотрелся. Очень скоро он обнаружил то, что искал: прикрытое треугольным козырьком слегка заржавевшее вентиляционное отверстие. Он закрепил в отверстии крюк и очень медленно, стараясь не запачкаться, спустился по шнуру на несколько метров вниз. Через две минуты подошвы коснулись каменной балюстрады балкона. Анвальдт долго стоял на ней, тяжело дыша и дожидаясь, когда на теле высохнет пот. Отдышавшись, он заглянул в освещенные окна. Оказалось, что на балкон выходят две комнаты. Очень внимательно он рассматривал сцену в первой из них. На полу переплелись два мужских и два женских тела. Прошло не менее полуминуты, прежде чем он разобрался в этой сложной конфигурации. Рядом на софе развалился голый мужчина в маске, а с двух сторон от него стояли на коленях две девушки в гимназической форме. Привлеченный странными звуками, Анвальдт перешел к другому окну. То был свист плетей: две женщины в длинных сапогах и черных мундирах хлестали худощавого блондинчика, прикованного наручниками к надраенной дверце кафельной печи. Блондинчик вскрикивал, когда железные наконечники хлыстов соприкасались с его покрытым синими полосами телом.
Двери обеих комнат были широко раскрыты. Воздух, насыщенный запахом курений, дрожал от более или менее притворных стонов женщин. Анвальдт вошел в первую комнату. Как он и предполагал, никто из находившихся там не обратил на него ни малейшего внимания. Зато он внимательно рассмотрел всех. Без труда он узнал срезанную челюсть Мааса и родинку на руке «гимназистки». Выйдя, он аккуратно прикрыл за собой дверь. В широком коридоре было несколько ниш, в которых стояли небольшие мраморные колонны. Инстинкт хамелеона подсказал Анвальдту снять смокинг и рубашку и повесить их на одну из колонн. Снизу доносилось звуки смычковых. Анвальдт узнал «Императорский квартет» Гайдна.
Он спустился по лестнице и увидел три распахнутые настежь двери. Он остановился в одной из них и осмотрелся. Стеклянные стены между тремя комнатами раздвинули, и образовался зал длиной в тридцать и шириной метров в сорок. Практически всю площадь его занимали столики, заставленные фруктами, бокалами, бутылками в ведерках со льдом, а также шезлонги и софы, на которых медленно шевелились обнаженные тела. Барон дирижировал квартетом, но вместо палочки у него в руке была человеческая берцовая кость. Грустноокий слуга, на котором из одежды была лишь индийская набедренная повязка, прикрывающая гениталии, разливал вино в высокие бокалы. Ганимед сей на некоторое время приостановил эту свою деятельность и принялся расхаживать среди гостей, грациозно разбрасывая вокруг лепестки роз. Он следил за тем, чтобы все гости были довольны. Потому-то грустноокий изрядно удивился, увидев высокого шатена, который стоял в дверях, а затем стремительно сел на софу, с которой только что скатилась на пол пара лесбиянок. Танцующей походкой Ганимед подошел к Анвальдту и мелодичным голосом осведомился:
— Уважаемому господину что-нибудь нужно?
— Да. Я вышел на минутку в туалет, а моя партнерша куда-то исчезла.
Ганимед наморщил брови и пропел:
— Ничего страшного, вы сейчас же получите другую.
Из Зоологического сада несло запахом навоза, время от времени там раздавалось рычание измученных жарой зверей. Одер отдавал остатки влаги сухому воздуху.
Барон отбросил берцовую кость и начал стриптиз. Музыканты с неистовой страстью ударяли смычками по струнам. Раздевшись донага, барон прицепил себе большую рыжую бороду, а на голову водрузил двухъярусную тиару Навуходоносора. Иные из участников оргии, скользкие от пота, утратили последние силы. Некоторые пары, трио и квартеты тщетно еще пытались поражать соучастников изощренными ласками. Анвальдт поднял глаза и встретился с внимательным взглядом Навуходоносора, облачившегося в тяжелое золотое одеяние. (Я выгляжу как черный таракан на белом ковре. Лежу один в брюках среди обнаженных людей. И никто из них не пребывает в одиночестве. Ничего удивительного, что этот хрен так смотрит на меня.) Навуходоносор продолжал смотреть, смычковые инструменты превратились в ударные, стонали женщины, изображая наслаждение, выли мужчины в вынужденном экстазе.
Анвальдт корчился под пристальным взглядом барона. Он решил было принять приглашение двух лесбиянок, которые уже некоторое время заманивали его к себе. Но вдруг явился Ганимед, ведя пьяненькую платиновую блондинку в бархатной маске. Навуходоносор тут же потерял к нему интерес. Девушка присела на корточки у софы Анвальдта. Он закрыл глаза. (Ладно, хоть что-то получу от этой оргии.) Увы, надежды его не исполнились; он ждал прикосновения ласковых ладоней и губ девушки, а вместо этого сильные, твердые руки прижали его к софе. Высокий темноволосый мужчина с орлиным носом сжимал бицепсы Анвальдта, не давая ему подняться. Слуга барона держал смокинг Анвальдта и пачку черных приглашений на бал. Темноволосый спросил, обдав Анвальдта волной чесночного и табачного запаха:
— Как ты сюда попал? Покажи приглашение!
Такой же акцент Анвальдт слышал, когда допрашивал в Берлине одного турецкого ресторатора, замешанного в контрабанде опиума. Он лежал, парализованный не столько тем, что его придавили к софе, сколько татуировкой на напряженной левой руке придавившего его. Между указательным и большим пальцами вздулась округлая мышца, вздрагивающая при малейшем движении руки. И от движения мышцы судорожно подергивался детальнейшим образом вытатуированный скорпион. Темноволосый собрался полностью обездвижить Анвальдта, и когда поднял ногу, чтобы перекинуть ее через софу и усесться верхом на полицейском, тот коленом врезал любителю чеснока в причинное место. От невыносимой боли темноволосый отпустил Анвальдта, который, обретя частичную свободу, ударил противника головой в лицо. Татуированный утратил равновесие и свалился с софы. Полицейский понесся к выходу. Драка не привлекла ничьего внимания, квартет все так же исполнял сумасшедшее рондо, и все больше обессилевших тел валились пластом на влажный паркет.