Анвальдт почувствовал, что страшно устал. Чтобы прогнать дремоту, он вытряхнул из пачки последнюю сигарету, затянулся и вновь обратился к подробнейшему протоколу Банашака. Однако ничего не понял: то были те самые полстраницы на польском, которые комиссар не успел перевести. Анвальдт зачарованно разглядывал польский текст. Его всегда удивляли загадочные диакритические знаки: закорючки под «а» и «е», волнистая линия над «l», аксаны над «s», «z» и «о». Среди этих букв он обнаружил дважды написанную свою фамилию. Но удивило его не это — в обосновании передачи расследования немецкой полиции Банашак часто ссылался на сообщенные им сведения, — а ошибка в написании фамилии. Здесь она была без «т». Он было собрался исправить ее и приписать недостающую букву, однако резко убрал ручку. С пера сорвалась капля чернил и расплылась на зеленом сукне стола. Анвальдт не мог оторвать глаз от своей фамилии, плавающей среди польских завитушек, косых аксанов и плавных волнистых линий. Дело в том, что его была только фамилия. А вот имя другое — незнакомо, чуждо, горделиво звучащее польское имя Мечислав.
Он встал, открыл дверь и прошел в главное помещение комиссариата, где за деревянным барьером клевал носом сонный дежурный. Его помощник, старый полицейский предпенсионного возраста, перешучивался с какой-то «ночной бабочкой» в цветастом платье. Анвальдт подошел к нему и узнал, что тот говорит по-немецки. Ссылаясь на комиссара Банашака, он попросил помочь перевести польский текст. Они вернулись в помещение для допросов, и старик полицейский забубнил:
— Валенты Миколайчак показал… что относил письма Слесарчик на почту… Фамилия адресанта ему запала, так как он несколько раз читал ее на конверте… нет… как это говорится? Адре…
— Адресата. А что значит «запала»?
— Да, адресата… Запала — это значит сохранилась в голове, он запомнил. Ну вот, адресат: Мечислав Анвальд, Познань, улица Мицкевича, два. Валенты Миколайчак удивлялся, что она шлет письма на адрес магазина. Название фирмы гласит…
— Наверное, «звучит».
— Да. Звучит. Название фирмы звучит «Текстильные товары. Мечислав Анвальд и компания». Ну а дальше… что-то такое… короче, о каком-то альбоме с фотографиями… Что с вами? Смотри-ка, заснул… спит…
Старик полицейский с радостью закончил переводить, на цыпочках вышел из комнаты, оставив Анвальдта в одиночестве. Закрывая дверь, он еще раз бросил взгляд на уставшего немецкого полицейского, который спал, положив голову на жесткое зеленое сукно.
Однако он ошибался. Анвальдт вовсе не спал. С закрытыми глазами ему легче было переноситься во времени и в пространстве. Сейчас он сидел в бюро Франца Губера и держал старика детектива на мушке. В обшитом деревянными панелями помещении бюро носились пылинки, оседавшие на толстых скоросшивателях и рамках пожелтевших фотографий. Франц Губер постукивал по столу резным портсигаром и неторопливо цедил:
— Шлоссарчик служила у барона с девятьсот первого по девятьсот второй год. Вероятно, тогда она и забеременела. После этого барон Рупперт фон дер Мальтен, отец Оливера, больше не принимал на службу ни одной женщины, даже кухаркой. Таким образом, ее сыну сейчас тридцать один либо тридцать два года. Какая у него фамилия? Неизвестно. Но явно не та же, что у барона Его мать за молчание получила столько, что до сих пор живет безбедно. Где сейчас проживает баронский бастард? Тоже неизвестно. А что известно? Что до совершеннолетия он жил в каком-то берлинском приюте, куда был отдан любящей матерью еще грудным младенцем.
— А в каком именно приюте? — услышал Анвальдт свой голос.
— Она не знает. Его отвез туда какой-то польский коммерсант, ее хороший знакомый.
— Фамилия этого коммерсанта?
— Она не захотела ее назвать. Сказала, что он тут совершенно ни при чем. (А я лучше сработал, чем Шуберт, сыщик из бюро Губера. Я знаю, как фамилия этого коммерсанта. Такая же, как у меня, только без буквы «m». Берлинский сиротский приют и познаньский торговец мануфактурой Мечислав Анвальд. Два города, двое людей, одна фамилия, один смертный приговор.)
Познань, того же 17 июля 1934 года, семь утра
На складе мануфактуры Мечислава Анвальда на Северной улице возле товарной станции жизнь в этот ранний час била ключом. Рабочие переносили штуки материала, к платформе подъезжали подводы и грузовые автомобили с товаром, какой-то еврей толкал дощатую тележку, торговый представитель бреславльской фирмы «Бельшовски» махал перед носом заведующего складом визиткой, в конторе щелкали счеты, комиссар Банашак попыхивал трубочкой из слоновой кости, а Анвальдт мысленно повторял: «Это чистое совпадение, что сын Шлоссарчик и барона фон дер Мальтена воспитывался, как и я, в берлинском сиротском приюте, чистое совпадение, что отдал его туда человек, носящий такую же фамилию, как и я, я не сын барона, это чистое совпадение, что сын Шлоссарчик и барона воспитывался…»
— Я вас слушаю. — Мужчина лет пятидесяти крепкого сложения держал между пальцами толстую сигару. — Что угодно от меня нашей дорогой полиции?
Банашак встал и с неудовольствием взглянул на небритого Анвальдта, который с отсутствующим видом что-то шептал. Он достал из кармана удостоверение и, подавляя зевоту, представился:
— Комиссар Банашак, а это криминальассистент бреславльской полиции Клаус Юбервег. Вы знакомы с Ганной Слесарчик из Равича?
— Нет… не знаю такой… — Коммерсант глянул на кассирш, которые вдруг стали гораздо медленнее считать. — Позвольте пригласить вас в квартиру. Тут слишком шумно.
Квартира оказалась большой и удобной. Из конторы в нее входили через кухонную дверь. Две служанки игриво посмотрели на молодого мужчину, для которого ночь закончилась слишком скоро, но грозный взгляд, брошенный хозяином, заставил их вернуться к ощипыванию жирной утки. Коммерсант пригласил полицейских в библиотеку, в которой золотились девственные корешки книг, а стоящие под пальмами зеленые кресла манили своей уютной мягкостью. Сквозь открытое окно долетал тошнотворно-сладковатый запах бойни. Мечислав Анвальд не стал дожидаться повторения вопроса:
— Да, я знаю Ганну Слесарчик.
— Вы по-немецки говорите?
У комиссара забилась трубка.
— Да.
— Тогда, может быть, перейдем на этот язык? Это сэкономит нам время, поскольку ассистент Юбервег не знает польского.
— Да, конечно.
Банашак наконец продул трубку, и библиотека наполнилась ароматным дымом.
— Господин Анвальд, давайте уточним грамматическое время. Вы ее знали, поскольку вчера вашу знакомую убили.
Мечислав Анвальд страдальчески сморщился. Словесной реакции не было. Анвальдт прекратил свои мантры и задал первый вопрос:
— Господин Анвальд, это вы передали в берлинский приют внебрачного ребенка Ганны Шлоссарчик?
Коммерсант молчал. Банашак раздраженно хмыкнул и обратился к нему на польском:
— Если вы хотите, чтобы ваша семья узнала о вашем романе с женщиной не самой примерной нравственности, если вы хотите отправиться из своего дома в комиссариат под конвоем двух полицейских в форме, то продолжайте молчать.