— Алфеич, поговорить бы надо, — по-свойски сказал я вслед.
Не услышал, зачем-то забрался на чердак, судя по звукам, перебирал что-то, искал, пока не долбанулся башкой о стропилу — аж крыша загудела. Выматерился, слез и наконец-то увидел меня.
— Не нашёл я, нету. А была где-то…
— Что ты не нашёл?
— Да икону…
Похоже, он принял меня за собирателя икон: это был период, когда по деревням ездили сотни прохиндеев, часто на вид вполне интеллигентных, и скупали, а то просто воровали иконы, лампадки, подсвечники и прочую религиозную утварь.
— А я ведь к тебе не за иконами пришёл! — Подал я ему руку. — Здравствуй, Алексей Алфеич.
Он свои руки в карманы сунул, подозрительный, пытливый и одновременно насторожённый взгляд его был знаком — так смотрят люди на зоне.
— Ты откуда, парень?
— Я внук Семёна Тимофеевича Алексеева, из Сибири приехал, — доложил я.
Олешка никак не среагировал, пустое для него было имя или так тщательно скрывал чувства.
— Ну и чего?
По дороге я разработал две легенды, которые собирался применить, исходя из обстановки, но однополчанин деда оказался слишком закрытым, чтоб сориентироваться и сделать выбор.
— А ничего. К тебе вот прислал, спросить, как здоровье, как живётся-можется… — Это была первая легенда, будто бы дед жив.
— Да нормально живётся… — он ещё глубже забирался под свою корягу. — Картошка вон заросла, полоть некому…
— Что-то ты не понял, Алфеич, — надавил я. — Поди, голова с похмелья трещит?
— С какого похмелья? Я не пил.
— Ну да, не пил! А спал, как убитый.
— Я всегда так сплю. Пешком ходил, притомился… Ты зачем пришёл-то?
— Да, постарел ты, Алексей Алфеич туго соображаешь. Понял хоть, кто меня послал?
— Кто?
— Семён Алексеев.
Он не думал ни мгновения, ответил сразу.
— Не знаю такого. Какой Семён?
— Архангельск помнишь?
— Ну, есть такой город.
— Бывал там?
— Бывал… — голос его стал вибрировать. — И не раз. А что?
— Ничего. Помнишь английский корабль? Всю команду увезти хотели, а вы с ним пошли на берег продовольствие закупать? Офицер вам золота отвалил, женских украшений. Кольца, серьги с камушками, медальон с женской головкой, жемчужные бусы. Помнишь? А вы дёру дали.
Он обязан был хоть чем-нибудь откликнуться на такую информацию и убедиться, что я не с улицы пришёл, а кое-что знаю до мельчайших деталей. Но Олешка ответил не задумываясь:
— Не помню.
Своей простотой он обезоруживал, хотя был совсем не деревенский простофиля, и это выдавало в нём сильную личность, тонкий, подвижный ум и мгновенную реакцию защиты. Если он воевал в белой армии прапорщиком, то есть, младшим офицером, значит, получил образование, к тому же прошёл следственные и лагерную школы — так что с кондачка его никогда не взять и подходов не найти, запрётся и хоть ты пташкой пой, хоть вороном кричи, ничего не добьёшься.
Это не бабушка, больная и размякшая от воспоминаний.
— Ладно, — согласился я. — Раз не помнишь, тогда и разговора нет. Извини, что побеспокоил, Алексей Алфеич. Так и скажу деду — не помнит ничего, старый стал, память отшибло.
Трезвый сосед оказался ещё и любопытным, всё на улице торчал, видно, послушать хотел, но мы говорили негромко и чувствовалось, остался разочарованным. Я попросился к нему переночевать, дескать, солнце садится и вряд ли поймаешь попутку до Тотьмы, встану утром и пойду. Сосед этому обрадовался, домой повёл, по-холостяцки засуетился у печи и между делом спросил, мол, а что, Олешка-то к себе не пустил?
— А я и не просился к нему, — заметил я. — Тёмный он человек, скрытный, а потом, у белых служил, в тюрьмах сидел…
— Он ещё в карты играет, на деньги! — доверительно сообщил сосед. — Уходит куда-то с котомкой, а возвращается при деньгах. Раньше бывало, на тройке приезжал назад. А то в исподнем прибегал, ночью. В лагерях всему дурному научат.
— И сейчас играет? — между прочим спросил я.
— Как же! Вот погоди, недели не пройдёт, как у него зачешется. Узнать бы, где они собираются да накрыть.
Сосед наверняка принимал меня за переодетого милиционера.
— Это нехорошо! — назидательно сказал я. — Но пусть люди играют, если хочется. Не наше дело.
Он сразу сник, обескуражено затих, выставил на стол картошку «в мундире», плошку солёных рыжиков и подсолнечное масло.
— Давай, поешь. Я-то ужинал… Пока телевизор посмотрю, сегодня показывает.
Уткнулся в моргающий ящик и больше головы не повернул. А я за вечер дважды выходил на улицу покурить, ждал. Может, не выдержит Олешка, если он тот самый прапорщик, придёт спросить, зачем это меня дед к нему послал.
Не пришёл. На утро я поторчал возле молчаливого трезвого соседа, простился с ним, поглядывая на окна дедова однополчанина и не спеша двинул по берегу Пёсьей Деньги к дороге — Олешка даже носа не показал.
Неужто не он?
Зато выскочил из-под деревянного моста через речку, как разбойник — уже в трёх километрах от деревни.
— Стой. Ты куда пошёл?
— В Тотьму.
— Иди сюда. Не бойся.
Он зазывал меня под мост. Наверное, караулил меня тут всю ночь: костёр жёг, лежал на травяной подстилке, ковшичек из бересты сделал, воду пить — жажда мучила…
— Зачем дед ко мне послал?
Теперь он задавал вопросы, и надо было отдать ему инициативу, прикинувшись не особенно посвящённым в их дела, но жадноватым внуком, который помимо воли деда хочет узнать побольше про дела давно минувших дней.
— Привет передать. Спросить, как живёшь, где бывал, что видал.
Олешка ухмыльнулся и вдруг, схватив меня за щёку, так завертел кожу, что от боли слёзы навернулись.
— А вот врать мне не надо, внучок! Потом отпрянул, вгляделся в меня, будто в зеркало, и проговорил знакомым, вибрирующим голосом:
— Ну, как ты на деда похож… Две капли воды.
Всё-таки дед много чего утаил от бабушки. А может и нет — просто спешил на сборный пункт, на свою последнюю войну и лишней, не касаемой женщин, информацией не стал нагружать жену.
Если верить Олешке Кормакову (а мне ничего другого не оставалось), то бежать с английского корабля они договорились ещё на борту, только надо было причину найти. Охраняли их не знающие ни слова по-русски негры-солдаты, так что договориться было невозможно, подкупить нечем, а карабины и даже ножики и у караульных отняли, дескать, у англичан на судне не положено быть с оружием, оставили наган только офицеру, а у Олешки отняли, хотя он прапорщик и вроде тоже офицер. После длительного и мучительного перехода на лыжах с Северного Урала в Архангельск, они настолько отощали, что за несколько дней, проведённых на корабле под надзором, съели двухнедельный запас продуктов для команды и солдат всего корабля. Да была бы пища толковая, а то овсянка да омлет из яичного порошка.