Вначале почудилось, она снится, потому что всё осталось там, в подземельях, откуда меня вывели и, видимо, подбросили на дорогу, где проезжали геологи. Но в следующий миг я уловил знакомый запах вереска и привстал на локтях.
— Это опять ты?
— Молчите! — стальные пальчики до боли надавили мне на сплетение. — Незнакомым людям следует говорить «вы». Тем более, женщинам.
Я умолк, вдруг подумав, что мог ошибиться, хотя казалось, и эти цепкие руки знакомы.
— Доктор у нас строгий, — подобострастно заметил Григорьич. — А и правильно, я считаю…
— И вы молчите! — бросила она. — Не мешайте!
Ещё несколько минут тонкие сильные пальцы до хруста терзали мне грудную клетку, после чего я почувствовал ледяной кружок фонендоскопа на сердце.
— Меня нужно завернуть в горячую шкуру красного быка, — посоветовал я. — Наверное, у меня жила иссохла…
— Прекратите болтать! — словно плёткой стеганула, и я опять услышал голос поводыря, который спутать было трудно.
Потом она так же жёстко прощупала суставы на ногах, зачем-то размяла подошвы и чуть пальцы не выкрутила.
— А что у вас с глазами? — как-то мимоходом и возмущённо спросила.
— Ничего. Завязали, сказали, не снимать.
— Кто накладывал?
— Сестра и накладывала, — пояснил дедок. — Зоенька. Должно быть, трахома у него сильная, раз света боится.
— Конъюнктивит, — с важным видом поправил я. — От грязи, наверное…
— От грязи! — передразнил доктор. — Зрение сохранилось? Видите что-нибудь?
— Вижу…
— Ладно, сестра наложит антибиотик, а пока не снимайте повязку. — Она набросила на меня одеяло. — Сан-рейс вызывала, будем отправлять в районную больницу.
Даже уговаривать не пришлось! Я схватил её руку.
— Спасибо, доктор! Как вас зовут?
Она высвободила узкую и неожиданно мягкую ладонь.
— Не стоит благодарности, странник.
И в тот же момент вышла из палаты, оставив меня в замешательстве, и наблюдательный Григорьич тут же среагировал соответственно.
— Ишь как она тебя! Странник! И верно, кто странствует, тот и странник.
— Ты её давно знаешь?
— А что, приглянулась? — ухмыльнулся он и ушёл от ответа. — Гляди, уж больно властная. Должно, потому и замуж не берут…
Медсестра принесла мне старенькую фуфаечку, валенки, шапку и мешок с моей робой, велела одеться и ждать. Вертолёт приземлился через четверть часа недалеко от больницы на школьном футбольном поле. Меня заставили лечь на носилки, накрыли сверху одеялом, после чего две сестры подняли их и понесли на улицу.
— Будешь в наших краях, так заходи, — сказал на прощанье Григорьич. — У меня пасека есть, медовухи попьём.
Где-то на середине пути на меня снова пахнуло вереском, и я почувствовал, как знакомая рука засунула какие-то бумаги под голову, и тут же услышал голос поводыря:
— Шевелитесь! Что вы как неживые!
— Я узнал тебя… — сказал негромко, но она не ответила, может, не услышала, поскольку от двигателя вертолёта в ушах стоял звенящий гул.
Сёстры поднесли меня под вращающиеся винты и засуетились, пытаясь втолкнуть носилки в двери — то головой, то ногами вперёд. Я соскочил на землю и сдёрнул повязку с глаз.
Танцующая на камнях стояла в воздушном потоке и придерживая рукой колпак на голове, что-то кричала медсёстрам. Те услышали, бросились ловить вылетевшие из-под головы бумаги, а меня кто-то схватил за руки и втащил в вертолёт.
В последний миг я увидел, как ветер всё-таки обнажил её голову и растрепал, вздул искрящиеся волосы, разнося удивительный запах на весь мир…
Скрипино. 2002 г.