Столько времени шёл в полном мраке, полагаясь на тусклый фонарик и собственную интуицию, когда в кармане лежал, пусть и не такой яркий, но настоящий светоч! Пожалуй, впервые за эти дни, проведённые в соляных копях, которые сами по себе относились к необычайному, потрясающему явлению, я ощутил настоящее чудо, поскольку ощутил счастье блаженного и не задумывался, каким образом крохотная зелёная звёздочка даёт столько света.
Это был первый миг в моей жизни, когда мир воспринимался таким, какой он есть.
Дверь отворилась достаточно легко, хотя и с певучим скрипом, я очутился в тамбуре, обитом тяжёлыми, просолёнными плахами и таким же полом. Вторая дверь оказалась обшитой войлоком с разводами соли, однако за ней, с первым же вдохом, я ощутил более влажный воздух, а через несколько секунд зажгло ссадины на руках. На этом перепускная камера не закончилась, впереди было ещё два или три (точно не помню) толстых войлочных занавеса, а последняя дверь напоминала ворота крепости — стальная пластина, окованная с обеих сторон решёткой в мелкую клетку. Возле ручки зиял чёрный глаз замочной скважины…
Здесь, в подземельях, это был первый замок и своими тайными внутренностями стоял с моей стороны, защищая дверь с обратной — куда я стремился. Его несложный механизм я без особого труда открыл и отвёл массивный ригель, больше напоминающий засов. Вероятно, этот первый запор предохранял вход в соляные копи, в мир вечного покоя, и никто не ходил тут «против шерсти», по крайней мере, со времён, когда неведомый устроитель подземного порядка установил тут дверь с односторонним замком.
Навалившись плечом, я нажал изо всех сил и раздался низкий, гудящий, словно колокол, скрип. И сразу стало темнее, показалось, зелёная искра сильно пригасла и высвечивала лишь полуметровый круг возле руки. Но в следующее мгновение понял, в чём дело: на стенах за железной дверью не было соли и свет не отражался, а напротив, поглощался тёмно-серым тёсанным камнем.
Под ногами что-то забренчало, словно мелкий, тяжёлый щебень, я закрыл дверь спиной, по привычке начал считать шаги по этой рыхлой, вяжущей ноги почве, даже не подозревая, на что наступаю, и неожиданно разглядел впереди зеленоватое, льдистое мерцание.
За зимним, замороженным окном горела свеча…
* * *
Сокровищами Урала заинтересовались не только американские сенаторы, не только они поверили фактам, описанным в романе. Вскоре после встречи с генералом меня начала доставать наша, отечественная поклонница, объявившая себя Дарой, присланной мне в услужение самим Стратигом. На удивление точно отыскивала меня у друзей даже в других городах, внезапно возникала на встречах с читателями и будто бы случайно попадалась в самых неожиданных местах, создавая впечатление, будто она и в самом деле обладает способностью незаметно передвигаться в пространстве и отводить глаза окружающим. Её можно было отнести к тем восторженным, романтичным особам, которые скучают от однообразной, рутинной жизни, придумывают себе мир, начитавшись фантастики, и пытаются в нём жить; в принципе это психически здоровые и добрые люди с поэтическим складом ума. Чаще всего бессеребренники, неудачливые в семейном отношении и не знающие, на что употребить страсть и огонь своей нерастраченной на детей и внуков души.
Я всячески уклонялся от безобидных и ни к чему не обязывающих услуг этой «Дары», старался не оставаться один на один, уходил от разговоров или отшучивался, если речь заходила о таинственных подземельях. И примерно через полгода она исчезла из поля зрения, сказав напоследок, мол, ей очень жаль, что не удалось быть полезной.
И тут же появилась другая дама, назвавшая себя не Валькирией, как в романе, а настоящим именем — Валкария, что заставило сразу же насторожиться. В черновиках было это имя, однако они всё время находились дома и не могли попасть в чужие руки. Ко всему прочему, самозванка оказалась не такой молодой, чтобы играть в романтические игры (на первый взгляд под шестьдесят), и совсем не эффектного, даже не опрятного вида: тощие, крашенные волосики зачёсаны назад, трикотажное платье, обвисшее на груди, в руках чуть ли не авоська, полное отсутствие какого-либо макияжа, но главное — в блёклых больших глазах застарелая тоска. Она сразу стала называть меня на «ты», как принято у Гоев, вела себя раскрепощенно, много и беспорядочно говорила, словно демонстрируя свой интеллект, спрашивала, не дожидаясь ответов. Я бы принял её за сумасшедшую, не произнеси она имя Валкария.
Особа эта нашла меня в издательском офисе, который располагался в помещении детской библиотеки, и я, послушав её четверть часа, извинился, оставил в комнате, выскочил к секретарше директора, спросить, кто такая. Выяснилось, что эта женщина ходит сюда уже давно, но ей не говорили, когда я приеду, так что встреча — чистая случайность.
— Ну что, Мамонт, ты не узнал меня? — спросила она с явным желанием заинтриговать, когда я вернулся.
Этим прозвищем называть мог лишь тот, кто был в экспедиции на Таймыре и помнил историю с вытаявшим мамонтом, но я мысленно перебрал всех женщин, работавших в то время, в основном поварих — никто и близко не подходил.
— Давай вспоминать вместе. Гора Манарага… Что ты слышишь в этом названии?
Гора, впрочем, как и одноимённая река, даже не упоминались в романе. Я был предупреждён, что пока в непосредственной близости существует озеро Аркан, забыть о существовании этих географических названий. Они и так притягивали внимание самых разных людей, от туристов до «каркадилов», и я мог увеличить число наивных искателей сокровищ, авантюристов и просто любопытствующих. Поэтому вынужден был перенести место действия в район реки Вишеры и города Красновишерска. Так что прочитать о Манараге самозванка могла где угодно, но только не у меня.
— Нужно попробовать открыть это слово. — сказал я.
— Ты его давным-давно открыл, — насмешливо проговорила неряшливая особа. — И знаешь, кто такая Карна, упоминаемая в «Слове о Полку Игореве». И на реке Ура ты бывал.
Она сделала первую ошибку: я так и не попал на Кольский полуостров и только ещё доставал карты и намечал маршрут.
— Не угадали, — я внутренне позлорадствовал. — Ошибочка у вас вышла, барышня.
— Какая я тебе барышня? — вдруг устало и грубовато заговорила она. — Ну что ты придуриваешься? Неужели не узнал?… Конечно, я давно уже не та. Постарела, волосы вылезли, нервы ни к чёрту. В девяносто первом на пенсию вышла. Без малого сорок лет школьного стажа!.. Вы же меня Удочкой звали, помнишь? Вот, а теперь на эту удочку ничего не поймаешь. Не клюёт!
Я смотрел на неё и не мог поверить. Кроме слов, о которых я когда-то спрашивал, от Юлии Леонидовны ничего больше не осталось и я вдруг понял, что тогда, умоляя меня рассказать о Манараге, Карне и реке Ура, она чувствовала своё будущее, страшно боялась его и хотела изменить судьбу.
Не удалось…
От смутных, жалостных чувств мне хотелось обнять её, как-то утешить, но всего этого уже не требовалось, она смирилась со своим роком и к жизни своей относилась с некоторой насмешкой. В это время в комнату зашёл мой издатель, глянул на нас вопросительно.