— Знаю, — побледнела Вероника.
— Тогда расслабься и получай удовольствие. Поверь, все будет о’кей!
Первым с ней в спальне закрылся Леха, затем был Гена. Потом друзья пили водку, после чего последовало предложение попробовать с ней втроем. Но Адам решил, что это будет слишком. В конце концов, он приличный человек и у него есть совесть…
* * *
— Лицом к стене!..
Приговор именем Российской Федерации. Пять лет лишения свободы за организацию покушения на убийство. Правосудие сошло с ума, но приговор кассационной жалобой не вырубить…
Никита уже знал, что случилось с Женей. Ее осудили на три года еще в октябре, Верховный суд оставил приговор без изменения. В конце декабря, под самый Новый год, она ушла по этапу, а сегодня, двадцатого января девяносто четвертого года, он сам был осужден на пять лет строгого режима. Кассационную жалобу он, конечно, подаст, но вряд ли его оправдают. Слишком круто взялся за него и Женю отупевший от злобы Адам. Казалось бы, поиграл в вершителя судеб, и хватит. Так нет, он довел дело до конца. Продемонстрировал свою силу… И ведь не хочет понять гад, что рано или поздно Никита выйдет на свободу. А он обязательно там окажется, потому что тюрьма — это вовсе не конец света.
— Пошел!
Это была третья камера в жизни Никиты. Первая — в изоляторе временного содержания; детский сад по сравнению с той «хатой», в которую он попал в СИЗО. Общая камера следственного изолятора была забита до отказа. Он попал туда в самую жару, так что для полного счастья тогда ему не хватало только дубового веника. К тому времени он кое-что уже знал о тюремных понятиях, поэтому не опростоволосился, оказавшись перед лицом смотрящего. Приняли его нормально, даже «прописку» не стали устраивать. И вел он там себя правильно, в точности соблюдая подчас идиотские, но в принципе справедливые правила тюремной жизни. Он не пытался изображать из себя большого умника, но все же кличка Студент приклеилась к нему намертво. В обиду себя не давал, на рожон не лез. В общем, на жизнь жаловался, а на людей — нет…
Оказавшись в новой для себя камере, Никита неторопливо осмотрелся. Главное, не суетиться, вести себя с достоинством. Но и крутого из себя строить тоже нельзя. Чем выше захочешь себя поднять, тем больше появится желающих тебя опустить. Один из философских постулатов собственного сочинения. А в этой камере, похоже, у него будет возможность поразмыслить на досуге над прелестями тюремной жизни. Большая камера, а людей не очень много. Есть даже свободные «шконки». Ну а во всем остальном все как обычно. «Красный угол» для блатных, у самого окна, на втором ярусе «шконка» для уголовника, ответственного за так называемые воровские прогоны. Без тюремной почты камера не может быть правильной. Если нет в «хате» возможности переписываться с законными ворами, подельниками или просто друзьями, то, значит, здесь бал правят «суки», прикормленные тюремным начальством. Никита знал об этом с чужих слов, а потому не мог утверждать, что в камере без воровской почты обитают отбросы тюремного общества. По его мнению, отбросов полно по всему изолятору.
— Кто такой?
Со стороны блатного угла к Никите подошел высокий, но сильно сутулящийся парень с большим, вытянутым книзу лицом и круглыми ушами. Шрам на левом виске, золотая фикса в желтых с гнильцой зубах, татуировки на пальцах. Взгляд мутный и такой же грубый, как его сиплый прокуренный голос. От него воняло немытостью и грязными носками. А ведь в камере не жарко, даже холодно. И баня полагается хотя бы раз в неделю.
— Студент, — с достоинством ответил Никита.
— А я-то смотрю, чистенький какой… — ухмыльнулся уголовник. — После суда?
— Точно.
— Сколько кинули?
— Пять лет. По сто восьмой.
— Тяжкие телесные? — блеснул познаниями блатарь.
— Они самые.
— До суда под подпиской был? — рассматривая его джинсовую куртку на меховой подстежке, спросил уголовник.
— Нет. В двести сорок шестой мотал. Почти полгода.
— В двести сорок шестой? Полгода?.. А не гонишь? Кто за «хатой» смотрел?
— Елисей Михайлович.
— А-а… Щас прогон сделаем… Если косяки на тебе, спросим жестко… А может, и нет, если ты не петух…
Никита ничего не сказал, но во взгляд вложил всю свою силу. Он давно уже понял, что уголовники больше понимают визуальный язык, нежели вербальный. И сейчас он смог взглядом и выражением лица предупредить, что словами сорить при нем не стоит.
— Клифт у тебя не хилый, — озадаченный его реакцией на неосторожное слово, сказал блатарь. — Могли бы договориться…
— Нет за мной косяков, — спокойно и решительно сказал Никита. — И если ты от смотрящего ко мне пришел, давай, шкон показывай. Если сам по себе, то в сторону отвали…
По тюремным правилам никто не мог наехать на новичка без ведома смотрящего. И уж тем более, позариться на теплые вещи, без которых зэку в зимнюю стужу смерть. Так что если этот круглоухий жук попытался взять Никиту в оборот по собственному разумению, то с него могут спросить.
— Смотри, какой… Вот шконка твоя, располагайся…
Похоже, уголовник смекнул, что новичка на разговор не возьмешь. Показал ему на место, которое он мог занять, а сам отправился к смотрящему.
Никита застелил постель, сел на «шконку». Еще раз осмотрелся. И на него смотрели. Хмуро, исподлобья. И молча. Щекастый, похожий на хомяка мужик. Худой как скелет парень, с изрытым оспой лицом. Глазастый дядька с всклокоченной шевелюрой, в пальто с поднятым воротником и шарфом чуть ли не до колен… Обычные люди вокруг, только побитые жизнью и тюремной молью. Внешне все сдержанные, настороженные, смотрят хмуро, беспокойно. Посмотришь на таких молчальников и подумаешь, что нет существ более примитивных, но это неправда. Или не для всех правда. Сам тюремный уклад жизни вынуждает арестантов вести себя зажато и даже убого. Щекастый мужик может зарычать и показать отнюдь не хомячьи клыки, если сделать ему козу; парень зашипит и, возможно, пустит в ход кулаки; дядька с шарфом спрячет нос за поднятый ворот своего пальто. У каждого своя реакция на внешние раздражители, у каждого своя маска. Но если найти подход к тому же «хомяку», разговорить его, может выясниться, что он милейшей души человек, к тому же еще и невинно осужденный. Но в то же время он мог оказаться и нелюдем, в безумной злобе убившим свою жену или даже ребенка… Сколько людей вокруг, столько и загадок.
Но сейчас не время размышлять над чужими тайнами. Своя судьба-злодейка прижала так, что волки в душе воют. Пять лет строгого режима… И знакомства заводить в камере смысла нет. У людей чемоданное настроение со знаком «минус». Не на курорт отправляются, а ждут этапа на зону. Да и ему самому скоро светит «дальняя дорога». Кассацию он подаст, но вряд ли вышестоящий суд отменит приговор. Как только жалобу отклонят, за ним тотчас придут…
Из мрачных рассуждений Никиту выдернул тот самый уголовник.