— Догадки есть, а доказательств нет.
— Я не опер, мне доказательства не нужны…
— Ну, не знаю. Я в семейной жизни мало что соображаю: жены нет, детей тоже… Ты мне скажи, Юра, ты жену свою любишь? — резко и на «ты» спросил Никита.
С психологической точки зрения это можно было назвать легким охлаждающим душем.
— Очень.
— Всем доволен?
— Всем!.. Но подозрения, ля… Места себе не нахожу…
— А ты не зацикливайся на этом. Сосредоточься на ее достоинствах. Предлагаю тебе небольшой психологический тренинг. Генрих Гейне утверждал, что женщина — это одновременно и яблоко, и змея. Возьмешь сейчас лист бумаги, согнешь его пополам, на одной напишешь плюсы, на другой минусы. Времени у тебя на размышления полно, так что лежи, думай, насколько «яблоко» в твоей Любе тяжелей «змеи». И когда твой «плюс» намертво зацементируется, мы с тобой поговорим. Есть у меня кое-какие соображения. Думаю, что смогу тебя успокоить…
— Сейчас говори! — хмуро, исподлобья глянув на него, потребовал Сердюк.
Но Никита выдержал его взгляд.
— Нет, не сейчас. Как только «плюс» крепче бетона станет, тогда поговорим…
— Ну хорошо… Ты пока располагайся.
— Уже.
— Как вести себя, должен знать.
— В общем, да, но в каждой «хате» свои особенности. Буду присматриваться…
— Присматривайся. Если что непонятно, ко мне, растолкую…
Сердюк говорил о его делах, а думал о своих. Женой Любой голова забита…
Никита перебрался на свою «шконку», присмотрелся к обстановке. Вроде бы ничего необычного. Блатные, мужики, разве что «вокзал» пустует, нет в камере опущенных. Но это признак правильной «хаты». Блатные особняком от мужиков, у них и стол, и дела общие. Но там не все просто: там не только воры, но и примазавшиеся к ним бандиты из «новых». Да и «серая» мужицкая масса неоднородна по своему составу. Нацмены сами по себе; у «богатеньких буратин» своя семья, там и «поляна» побогаче, и разговоры посолидней; и у тех, кто победней, свой круг… В общем, все как обычно. И порядки примерно такие же, как в камере двести сорок шестой. В чужие разговоры без спросу не лезь; о делах и подельниках не спрашивай; ничего ни у кого не проси; «толчок», когда народ кушает, не занимай, а сходил до ветру, помой руки с мылом, потому что им ты хрень свою держал. И вообще, за собой следи — за языком, за выражением лица, за внешним видом…
И вечерняя пайка ничем не отличалась от той, к которой привык Никита. Теплые макароны с куском селедки, жидкий чай. Разве что очередь у «кормушки» была покороче, потому как людей в камере меньше, и за столом чуток посвободней… Вечером проверка, в десять часов отбой. Шум, гам, но к одиннадцати все стихло, только лампочка продолжала светить. И какой только идиот придумал это «дежурное освещение»…
Никите не спалось. Подкорка без устали прокручивала эпизоды судебного процесса, толстого судью, зачитавшего приговор. Пять лет строгого режима… И еще покоя не давали мысли о Жене. Он писал ей в СИЗО, передавал письма с Катей, чтобы передать их ей через родителей. Скорей всего, она их получала, но в ответ не написала ни строчки. И малявы он ей слал через тюремную почту, но и здесь ни ответа ни привета… Иной раз ему казалось, что это Адам перехватывает письма. Сам понимал, что нет у него таких возможностей, да и какой в том смысл, но все равно грешил на этого подонка…
Заснул он только под утро, но еще первый сон не досмотрел, как его разбудил Сердюк. Подсел к нему на «шконку», тронул за плечо. Не успел Никита продрать глаза, как он сунул ему под нос тетрадку, продольно согнутую пополам. Под «плюсом» длинный список, под «минусом» всего лишь одна строчка…
— Я тут всю ночь думал, — тихо, едва слышно сказал он.
— И что? — спросил Никита, усевшись на «шконку».
— «Плюс» большой, а «минус» маленький, но колючий, как шило… Что у тебя за соображения?
— Уверен, что женщин у тебя в жизни было много.
— Не мало, — кивнул вор.
— Прелюдия, ласки, секс, и это было?
— Прелюдия?
— Ну да, прежде чем женщину в постель уложить, ее снять и раскрутить надо.
— Само собой.
— А это время.
— А то… С одной две недели возился, пока раскрутил… С Любой так еще больше. Но Люба у меня особняком…
— Да мы про нее пока и не говорим, — продолжал гнуть свою линию Никита. — Пока мы говорим о женщинах вообще… Как звали твою женщину, которую ты две недели раскручивал?
— Тонька… Да, Тонька ее звали…
— Две недели раскручивал, а потом все как по маслу пошло, так?
— Ну да. Сто грамм и в койку.
— Никаких проблем?
— Никаких.
— Но сто грамм еще налить надо, выпить, закусить. А это время. Минут двадцать-тридцать…
— Ну, может быть. Не пойму, к чему ты клонишь?
— Выпили, закусили. Легкий поцелуй, потяжелей, рука под юбкой, одежды прочь… Это еще, как минимум, минут десять… И в постели женщину приласкать, прежде чем начать. Ну и сам процесс… Еще полчаса…
— Бывало и больше.
— В любом случае, меньше чем за час не уложишься.
— Ну да, с Тонькой так. Она суеты не любила…
— А кто суету любит?
— Бывало, что сам суетишься. Заплатил, раздел и погнал…
— Ну, это со шлюхами так можно.
— С ними…
— А Тонька не шлюха?
— Ну, может, и шлюха, но не конченая… Не пойму, при чем здесь Тонька? Про Любку мою разговор…
— Тогда перейдем к ней… Во сколько у нее рабочий день заканчивается?
— В шесть.
— Но она задерживается. Минут на пятнадцать.
— Да.
— И ты считаешь, что она с кем-то… На какую-то Тоньку час уходит, а на твою Любу всего пятнадцать минут. То есть она за это время и шоколадную конфетку с коньячной начинкой съесть успевает, для разогрева. И раздеться, и приласкаться, и получить по полной программе… Ты что, ее за конченую шлюху держишь? — спросил Никита так резко, что смотрящий вздрогнул, как будто получил оплеуху.
— Нет, — ошеломленно мотнул он головой. — За пятнадцать минут она точно не успеет… Она не любит быстро…
— Ну а какого ляда ты сам себя накручиваешь?.. Никакая нормальная баба не сможет за пятнадцать минут, даже последняя тварь подзаборная, и та ласки требует…
— Ну да… Нет, не сможет она за пятнадцать минут. Ни со мной, ни с кем…
— Любишь ты свою Любу, сам же ее и оговариваешь. Не стыдно?
— Стыдно.
— Не было у нее ничего. И теперь не будет, потому что ты муж ей. Русские бабы своих мужей в беде не бросают… Знал я одну бабку, разводиться с мужем собиралась, на войну пошел, так она его тридцать лет ждала, пока не померла… А у тебя каких-то четыре года… Дождется она тебя. В чистоте и в целомудрии… А шоколадной конфетой мог бы и угостить, если она у тебя на шоколадной фабрике работает…