— Жертва… Смотри, как бы ты сам жертвой не стал.
— Я, между прочим, тоже сидел.
— Ну, ты — другое дело… Дед, сколько раз я тебе говорил, не подбирай с улицы всякую шваль…
— Во-первых, она — не шваль. А во-вторых, сбавь обороты!
— Все, дед, проехали! — сбавляя тон, сказал Эдик. — Не быдло так не быдло… Но все равно за ней глаз да глаз нужен… У тебя здесь деньги, вдруг она воровка?
— Все, хватит!
— Ну, хватит так хватит… Как там Сонька поживает?
— Ничего… Ничего хорошего… Привет тебе передавала… И я от тебя привет передал. Хотя ты и не просил…
— Ну почему не просил? Я Соньку люблю…
— Мог бы хоть раз к ней съездить, — не без упрека сказал Анатолий Данилович.
— И съезжу. Вот с делами разгребусь и съезжу… Дед, мне уже пора. Встреча важная… А с этой ты ухо востро держи. Гони ее прочь!
— Гнать ее не буду. А домой ее отвезу. Она из Москвы, родители у нее здесь…
— Так давай я сам ее отвезу.
— Знаю я тебя. Ты ее на первом же повороте выбросишь.
— Хорошего же ты мнения обо мне, дед! — возмутился Эдик.
— Хорошего… Встреча у тебя важная, не опоздать бы…
Внук уехал, а дед вернулся в свое кресло. Ворохнулся, устраиваясь поудобней, и затих.
Евгения открыла глаза, подняла голову, настороженно посмотрела на старика.
— Кто это был?
— Внук приезжал. Эдуард.
— Не любишь ты его.
— Почему не люблю? — сдержанно возмутился старик.
— Да холод в твоем голосе… Мне он тоже не понравился. Хотя бы потому, что я не воровка.
— Я знаю. У тебя сто двадцатая статья.
— Ну, это же я тебе сказала. А сказать можно, что угодно…
— Нет, я звонил, узнавал…
— Куда звонил? В милицию?
— В общем, да. Есть у меня человек… Надо было сначала бутылку убрать, а потом узнавать…
— Какую бутылку?
— Которую ты на кухне оставила… Ты как себя чувствуешь?
— Холодненького бы чего-нибудь.
— Ясно.
Анатолий Данилович ушел и вернулся со стаканом холодной минералки. Евгения схватила его с жадностью путника, неделю проведшего в знойной пустыни без глотка воды. Выпила, полегчало.
— Спаситель.
— Эдик в алкоголики тебя записал, — усмехнулся Анатолий Данилович.
— Вообще-то я мало пью. До тюрьмы редко и по праздникам, в зоне с этим вообще строго… Дорвалась, что называется, до бесплатного…
— Бывает. Я, когда освободился, две недели не просыхал…
— Ну вот, рыбак рыбака поймет издалека, — задорно улыбнулась Евгения. И, спохватившись, спросила: — Ты меня до станции довезешь?
— Зачем до станции? Я тебя в Москву отвезу…
— Не утруждал бы ты себя. Тебе отдыхать надо…
— Отдохну. В больнице отдохну. В центральную клиническую поеду, там у меня профессор знакомый…
— Хорошо живешь, везде у тебя знакомые.
— Было время, когда без хороших знакомых никуда. Это сейчас все деньги решают, а раньше больше всего связи ценились… Вот тогда я жил. А сейчас доживаю…
— А кем ты раньше был?
— Да так, деньги делал… Внука поднял, себе немного оставил… Всю жизнь по лезвию ножа. Устал очень. А отдыхать как-то не получается. Сердце вот посадил…
— Дом у тебя большой, самому тяжело по хозяйству…
— Да тяжело… Жена у меня была, — скорбно вздохнул старик. — Умерла. Раньше она все на себе тащила… А сейчас нет никого. Так, иногда приходит женщина, убираться раз в неделю…
— Сколько лет жене было?
— Тридцать два.
— Молодая, — сочувствующе качнула головой Евгения.
— Это вторая… С первой, с Марьяной, царствие ей небесное, мы тридцать лет душа в душу.
— М-да… Так мы едем?
— Да, только вещи соберу.
Анатолий Данилович молчал до самой Москвы. И только когда машина свернула на Кольцевую автостраду, спросил:
— Ты чем заниматься собираешься?
— Не знаю. Главное, что домой вернулась… В училище бы восстановиться.
— Пока судимость не снимут, это вряд ли… Хотя, может, времена сейчас другие.
— Я попробую.
— А если не выйдет?
— Не знаю, на работу попробую устроиться.
— У тебя специальность есть?
— Нет. А что?
— Могу работу предложить. Я в больнице буду, а ты в доме у меня живи. Убраться там надо и за домом смотреть… А вернусь, так все равно кто-то нужен, плохо одному. Да и сердце, если вдруг что, «Скорую» некому будет вызвать…
— Ну, я не знаю.
— С оплатой не обижу. Две тысячи долларов буду платить.
— Сколько?! — изумленно спросила Евгения.
— Две тысячи долларов. Поверь, это немало.
— Да уж верю… Хорошо, я согласна.
Она совершила бы преступление против самой себя, если бы отказалась от такого предложения.
— Только не совсем понятно, с чего такая честь? — не удержалась она от любопытства.
— Нравишься ты мне как человек… И за себя постоять можешь… Эдик у меня заноза, с ним по-хорошему нельзя. Он только по-плохому понимает. Ты ему особо не груби, но и спуску не давай. Если он, конечно, с проверкой к тебе нагрянет… Он такой, он и нахамить может… Это тебе на всякий случай, за моральный ущерб. Считай, что подъемные, сверх зарплаты…
Анатолий Данилович сунул руку в карман, достал тонкую пачку денег из стодолларовых купюр. Три тысячи американских рублей. Уже одно это делало Евгению сказочно богатой.
* * *
Не было у Евгении желания нравиться мужчинам. Поэтому совсем непонятно, почему ее потянуло в салон красоты. И стоматологический кабинет она не обошла стороной — лечение, отбеливание… Ну и как в магазин модной одежды не заглянуть, когда на руках столько денег?..
Вчера весь день на себя убила, зато сегодня не стыдно на улицу выйти. Освежила с утра прическу и вперед. Сначала в больницу к Анатолию Даниловичу, через магазин, само собой. А потом к нему домой, в деревню. Деньги на такси есть, так что в электричке убиваться не придется. И дома у него напрягаться она особо не собирается. Генеральная уборка сейчас и в день, предшествующий его выписке. А с Эдиком, если он вдруг объявится, она разберется. Очаровывать его не будет, но пару ласковых скажет… Лишь бы только за нож не схватиться, а то неизвестно, что у него на уме; возьмет еще и в милицию заявит.