Деревенские улицы были пустынны, только в окнах домов горел желтый свет. Откуда-то с лаем выскочила собака, пришлось ее объехать. Запах торфяного дыма проникал в салон машины через систему вентиляции. Фин вспомнил долгие поездки на автобусе, когда они с Артэром возвращались в свои школьные общежития в Сторновэй. В свете фонарей было видно, что рот спящего приоткрылся, из угла губ стекала струйка слюны. Пьяное бегство от мира… Фин освободился физически, уехав с острова. Его друг нашел другой путь к свободе.
Подъехав к Кроссу, Фин понял, что не знает, где Артэр живет. Он протянул руку и потряс того за плечо. Пьяный закряхтел, открыл один глаз и вытер рот тыльной стороной ладони. Он смотрел сквозь ветровое стекло невидящим взглядом и, казалось, не понимал, где находится. Но вот он сел прямо.
— Быстро доехали!
— Я не знаю, где ты живешь.
Артэр обернулся с выражением полного недоверия на лице:
— Ты чего?.. Не мог ты этого забыть! Я там всю жизнь живу!
— А!.. — Фину не пришло в голову, что Артэр с Маршели живут в доме Макиннесов.
— Знаю, знаю. Грустно, да? До сих пор живу в доме, в котором родился, — в его голос вернулась горечь. — Я, знаешь ли, не мог сбежать.
— Твоя мать?
— Ну да.
— Она еще жива?
— Нет, я вызвал таксидермиста, набил из нее чучело и посадил в кресло перед камином — для украшения. Конечно, она жива! Иначе зачем бы я тут торчал все эти годы?! — он резко выдохнул, и салон наполнил запах перегара. — Боже мой! Я восемнадцать лет кормлю старуху с ложечки три раза в день, ношу ее в туалет, меняю ей подгузники… Простите, урологические прокладки! И знаешь, что меня больше всего бесит? Может, она и беспомощна, но говорит не хуже нас с тобой, и голова у нее варит дай бог каждому. Она просто рада, что превратила мою жизнь в кошмар!
Фин молчал, не зная, что сказать. Интересно, кто кормит и переодевает мать Артэра, пока тот работает? И тут бывший друг будто прочел его мысли:
— Вот с Маршели она хорошо ладит.
Фин представил, каково жилось его школьным друзьям все эти годы. Прикованные к дому, обязанные ухаживать за старой женщиной… Мать Артэра стала практически беспомощна после инсульта, который перенесла, когда Артэр был еще подростком. И тот снова заговорил в унисон с мыслями Фина:
— И после всех этих лет у нее не хватает совести умереть и дать нам наконец пожить нормально!
Фин повернул на однополосную дорогу, ведущую к огням Кробоста, что растянулись на полмили. Проезжая мимо церкви, он заметил свет в окнах дома священника. За холмом дорога резко поднималась к построенному на склоне бунгало Макиннесов. Свет, падавший из окон дома, освещал торфяные брикеты, аккуратно уложенные «елочкой». Казалось, их выкладывал сам отец Артэра. В паре сотен ярдов впереди Фин увидел на фоне ночного неба темные очертания родительского дома. В нем не было ни света, ни жизни.
Полицейский сбросил скорость, свернул подъездную дорогу и остановил машину перед гаражом. Лунный свет заставлял океан сверкать как расплавленное серебро. В кухне горел свет, и через окно Фин увидел женскую фигуру возле раковины. Внезапно он осознал, что это Маршели. Ее длинные светлые волосы выглядели темнее, чем он их помнил; она убрала их от лица и собрала в тугой хвост на затылке. На лице Маршели не было косметики. Она казалась бледной и усталой, синие глаза потеряли свой блеск, под ними залегли тени. Женщина услышала звук подъезжающей машины и подняла голову. Но Фин как раз погасил фары, и она увидела только свое отражение в стекле. Маршели быстро отвернулась, словно была разочарована тем, что увидела. И в этот момент Фин снова увидел ту девочку, которая так ему понравилась с их самой первой встречи.
Прошел год, прежде чем я осмелился тайком от родителей пойти в субботу в гости к Маршели.
Лгать мне приходилось нечасто, но если приходилось, я старался, чтобы ложь звучала убедительно. Я слышал, как другие ребята вешали лапшу на уши родителям и учителям; даже мне было понятно, что это вранье. И естественно, взрослые тоже все понимали — это было видно по их лицам. Поэтому важно было придумать нечто правдоподобное. А уж потом, если все получалось, можно было периодически пользоваться тем же трюком, когда того требовали обстоятельства. Поэтому мои родители ничуть не усомнились в моих словах, когда я сказал, что собираюсь идти играть к Артэру тем субботним утром. В конце концов, какой смысл шестилетнему ребенку врать?
Конечно, про Артэра я сказал по-английски, потому что на гэльском мы дома больше не говорили. Отец, без особой, правда, охоты, купил телевизор, и я часами просиживал перед ним как приклеенный. В том возрасте я впитывал информацию как губка, и выучить язык оказалось гораздо проще, чем я думал. Просто теперь для всего было два названия, тогда как раньше существовало только одно.
Отец был немного разочарован, что я отправляюсь к Артэру. Все лето он провел, ремонтируя старую деревянную лодку, которую вынесло на берег. Краска выцвела от соленой воды, и название было не разобрать. Тем не менее отец поместил в «Сторновэй газетт» объявление с ее описанием и предложением вернуть ее законному владельцу — тому надо было лишь обратиться за ней. Отец был исключительно честен. Но, думаю, он был рад, что никто за лодкой так и не пришел, и теперь он мог реконструировать ее с чистой совестью.
Тем летом я проводил много времени с отцом, помогая ему шлифовать деревянный корпус, счищая остатки краски, держа для устойчивости рабочий стол, когда он выпиливал новые поперечные доски для днища из выброшенной на берег древесины. На аукционе в Сторновэе отец по бросовой цене купил уключины, а весла сделал сам. Он хотел поставить на лодку мачту, а парус сделать из брезента, что мы нашли во время одной из наших вылазок на пляж. В гараже обнаружился старый подвесной двигатель, который отец хотел попробовать починить. Тогда мы могли бы плавать как угодно: ходить под парусом, использовать весла или мотор. Но до этого надо было еще дожить: сейчас отец хотел просто спустить лодку на воду и сделать пробный круг по заливу — от Порт-оф-Несса до гавани Кробоста.
Внутри и снаружи лодка была покрашена для защиты от соли: конечно, в фиолетовый, как и все, что окружало нас. На бортах отец белой краской вывел ее имя — «Эйлэй»: так на гэльском звучало имя моей матери — Хелен.
Тот день был идеальным для спуска лодки на воду. До равноденствия, когда начинались штормы, еще оставалось время, и погода в ту сентябрьскую субботу стояла хорошая. Солнце было ярким и все еще припекало, и только легкая рябь от бриза нарушала неподвижность моря. Отец решил, что это самый подходящий день для реализации задуманного. Муки выбора разрывали меня на части, но все же я сказал ему, что пообещал Артэру прийти и не хочу расстраивать его отказом. Отец объяснил, что до следующей субботы ждать нельзя: погода может испортиться. Тогда «Эйлэй» придется стоять под брезентом в саду до следующей весны. Так что если я не хочу идти с ним сегодня, он все равно не будет откладывать спуск на воду. Думаю, он надеялся, что после этих слов я изменю свое решение, и мы отправимся в первое для «Эйлэй» путешествие вместе. Он не мог поверить, что я упущу такой шанс только потому, что иду играть с Артэром: ведь с ним я мог увидеться в любое время. Но, несмотря на запрет матери, я пообещал Маршели, что приду к ней на ферму в эту субботу. И, хотя это разбивало сердце и мне, и отцу, я не собирался нарушать обещание.