— На меня кто-то напал, — ответил он, пытаясь соврать минимально; но продолжение было не столь правдивым. — Меня приняли за кого-то другого.
— Я со вчерашнего утра звонила раз пятьдесят.
— Меня не было дома, — сказал Филипп, — меня давно не было дома.
— Я так и поняла. Я подумала, что ты, наверное, уехал. Он выглядит ужасно, твой глаз. Это случилось в пабе?
Мать никогда не расспрашивала его ни о чем и ничего не выясняла, так что Филипп не понимал, почему подобное позволяет себе сестра. Фи пошла в машину, вернулась и спросила, довольно резко:
— Сколько бедная собака сидела тут одна, взаперти?
Он не ответил.
— Помочь тебе с вещами?
— Хорошо. То есть спасибо. Я думала, что ты будешь здесь, Фил.
Фи поднималась по лестнице впереди него. В комнате, где теперь жила одна Черил, платяной шкаф был открыт, одна из двух одинаковых кроватей была завалена платьями, пиджаками, пальто, юбками. Однако первым, что бросилось в глаза Филиппу, первым, что он на самом деле увидел, было платье, лежавшее на полу. Платье подружки невесты, которое сняла с себя Сента в тот вечер, когда они впервые занимались любовью.
— Ей, должно быть, действительно понравилось это платье, да? — спросила Фи. — Наверняка она была за него благодарна. Видишь, она просто сняла его и бросила здесь. Похоже, оно промокло.
Филипп ничего не ответил. Он вспоминал. Фи подняла испорченное платье, замызганное, со сморщившейся сетчатой тканью и юбкой с оторванным подолом.
— Я, конечно, понимаю, оно ей, может, не понравилось. Выбирала ведь я, а не она. Но разве нельзя подумать о моих чувствах? Каково это — прийти и увидеть, что оно вот так вот валяется в куче. Бедняжка Стефани! Она ночи напролет сидела дошивала его.
— Сента, наверное, просто не подумала об этом.
Фи сняла со шкафа чемодан, начала собирать и складывать вещи.
— Она очень странная. Я попросила ее быть подружкой невесты только потому, что мать Дарена меня упрашивала, говорила, что иначе Сента почувствует себя оторванной от всех. Я уверена, она вовсе не почувствовала бы себя так. Ее семья живет очень обособленно. Мы ведь звали и отца, и мать Сенты, но они не пришли, даже никак не ответили на приглашения, которые мы им послали.
Филипп произнес с деланным безразличием:
— Мне говорили, что у Сенты мать иностранка, которая давно умерла. По-моему, кто-то что-то напутал.
Произнося ее имя так небрежно, Филипп почувствовал странное волнение. Он ждал, что Фи станет все отрицать, и внимательно наблюдал за ней, думал, что вот сейчас она обернется, поднимет верхнюю губу, наморщит нос и будет смотреть на него так, как всегда, когда ей говорят что-то невероятное. Но она просто сложила платье и сказала:
— Остается только забрать его. Наверное, надо его почистить: может, пригодится кому-нибудь. Мне-то оно ну очень мало. — Фи закрыла чемодан, застегнула его. — Ну да, что-то в этом роде. Мать Сенты умерла при родах. Она была непонятно откуда. Из Гренландии, что ли? Нет, из Исландии. Дядя Дарена служил в торговом флоте, корабль встал на рейде (так это называется?) в этой Исландии, и там они познакомились. Ее семья была против, потому что он не офицер, или что-то в этом духе. Так или иначе, но они все-таки поженились. Когда он должен был снова идти в море, она родила ребенка — то есть Сенту — и умерла от какого-то ужасного осложнения или чего-то там еще.
Значит, все правда? Филипп ужаснулся и вместе с тем страшно обрадовался, почувствовал облегчение и одновременно смятение. Не надо больше ничего спрашивать. Впрочем, Фи ответила и на незаданный вопрос:
— Дядя Том — вроде так я должна теперь его называть — вернулся и забрал ребенка. Родственники этой исландки страшно разозлились, так говорит мать Дарена, они думали оставить ребенка у себя. Дядя Том привез Сенту домой, а вскоре женился на тете Рите. Эта та, которая теперь живет с молодым парнем. Понесешь чемодан, Фил? А я возьму зимнее пальто и две куклы.
Они погрузили все в машину. Филипп заварил чай. Было тепло и солнечно, так что чай пили в саду.
— Жаль, что мама отдала Флору, — сказала Фи. — Может, это прозвучит глупо, но, по-моему, она придавала этому месту своего рода шик.
— Да, ее явно не хватает, — отозвался Филипп.
Его забавляла мысль о том, чтобы поставить Флору сюда или куда-нибудь еще. Почему бы не соорудить для нее альпийскую горку? С тех пор как они переехали, никто не занимался садом, только иногда косили траву. Газон, окруженный с трех сторон забором, и бетонная поилка для птиц в центре — вот и весь сад. Филипп попробовал представить Флору среди камней: у ног ее цветы, а позади виднеются невысокие кипарисы… Но как все объяснить Кристин?
— Заезжай к нам, поужинаем вместе, — предложила Фи. — Я, конечно, не говорю, чтобы ты не ел мамину стряпню, но, по крайней мере, тебе не придется готовить себе все время.
Филипп сказал, что приедет, договорились на четверг. К тому времени он увидит Сенту три раза, так что можно пропустить один вечер, как это было заведено прежде. После того как Фи уехала, Филипп пошел гулять с Харди к Брент-Резервуару. Он вышел из дома через черный ход, ключ от двери положил в карман.
Сента сказала, чтобы он убирался, что он «разрушил ее жизнь». Филипп воспринял это не слишком серьезно. Конечно, теперь он понимал, что ошибся. Сента, естественно, взбесилась, оттого что ей не верят. Это все-таки была правда — вот что самое удивительное. Все наверняка было действительно так, как говорила Сента, потому что если происхождение ее матери и история ее собственного рождения не выдуманы, то, значит, и рассказы о путешествиях, театральном образовании и встречах со знаменитостями тоже правдивы. Разумеется, она обиделась и расстроилась, когда он, усомнившись в ее честности, сказал ей об этом, да еще так цинично.
Положение довольно неловкое. Нельзя же признаться в том, что расспросил обо всем сестру и только тогда поверил. Надо все обдумать. Гнев Сенты можно понять, а он, Филипп, вел себя как тупой олух, полностью соответствующий ее представлениям о людях заурядных, твердо решивших прозябать в обычном мире. Может, именно истерика и терзания из-за того, что ни единому ее слову не верят, и заставили Сенту считать, что любовь нужно доказать? Загвоздка в том, что он не может вспомнить, что же было раньше: его обвинения и недоверие или ее требование убить кого-нибудь. Он все исправит. Нельзя терять время. Харди — домой, и обратно на Тарзус-стрит.
Заснуть и проспать до позднего вечера — вот этого Филипп точно от себя не ожидал. Но прошлой ночью он почти не сомкнул глаз, а в ночь на субботу спал не больше двух-трех часов. Вернувшись с прогулки, Филипп покормил Харди, съел ломоть хлеба с сыром, пошел наверх переодеться, и прилег, чтобы подремать минут десять. Когда он проснулся, было уже темно. Светящиеся цифры на его электронных часах показывали двенадцать тридцать одну.
Встречу, извинения и мольбы о прощении придется отложить до завтра. Ну, на самом деле до сегодняшнего вечера, сказал себе Филипп, снова проваливаясь в сон. Харди, которого на этот раз не заперли на кухне, лежал, свернувшись клубком, у него в ногах.