Он и разбудил Филиппа: подполз и стал лизать хозяину ухо. Будильник не звенел, было всего семь часов. Комнату залил мягкий, подернутый дымкой солнечный свет. Уже в этот ранний час в воздухе чувствовалась предстоящая дневная жара: легкий туман и безоблачное небо, дышащее покоем и безмятежностью. Такое старики называют устойчивой погодой. Казалось, что если дождь и холода бывают, то где-то на другой планете.
Филипп принял ванну, побрился, вывел Харди в сад, решив, что для утренней прогулки этого достаточно. Пройденных вчера километров должно хватить еще на пару дней. Филипп надел чистую рубашку и костюм, в котором работникам «Розберри Лон» полагалось ездить к заказчикам. Ему нужно посмотреть, как идет ремонт кухни в Уэмбли, и составить смету для проекта ванной комнаты в Кройдоне. Уэмбли отсюда недалеко, но работы начинаются в полдевятого. Филипп стал искать ключи в кармане джинсов, которые надевал вчера.
Связок ключей у него вообще две: на одной ключи от машины, на другой — от дома, от офиса и, в последний месяц, от квартиры на Тарзус-стрит. Последний, с ужасом обнаружил Филипп, исчез.
Ключи от дома и офиса на месте. С простого кольца безо всяких брелоков не мог соскочить один ключ. Сента забрала? Филипп сел на кровать. Ему стало холодно, несмотря на разлитое в воздухе тепло, ладони вспотели. Он понял, что произошло. Это же так очевидно: Сента попросила воды и, пока он ходил в ванную, сняла с кольца ключ.
Днем, в обеденный перерыв, он попробовал позвонить Сенте из телефонной будки. Никогда раньше не удавалось до нее дозвониться, не удалось и сейчас. Филипп определенно нарушил правила «Розберри Лон», спросив миссис Финнеган, хозяйку дома в Кройдоне, можно ли воспользоваться ее телефоном. Кто-нибудь вроде миссис Райпл поднял бы крик, отказал и прочел бы нотацию, но миссис Финнеган лишь поставила условие звонить через коммутатор и потом оплатить этот разговор. Но это не имело никакого значения, ведь никто так и не ответил.
Филипп обмерил крошечную спальню, из которой хозяйка хотела сделать ванную комнату с ванной во всю длину, биде, унитазом и туалетным столиком со шкафчиками, выслушал все протесты, очень вежливо спорил, улыбался и согласился, когда она сказала, что он очень молод и не пригласить ли еще одного специалиста? Миссис Финнеган с любопытством разглядывала его синяк. На часах было уже пять пятнадцать. Хуже времени не найти, чтобы ехать по Лондону.
Без двадцати семь он доехал до Хэрроу-роуд и свернул в пригород. На Каиро-стрит остановился у бара, купил вина, чипсов, мятной жвачки и тех шоколадных конфет, которые там были. Теперь, когда он был почти на месте, его охватило мучительное волнение, с каждой минутой усиливающееся.
Старик в женском плаще сидел на тротуаре спиной к ограде, за которой виднелось окно Сенты. На нем по-прежнему был этот плащ, хотя день стоял очень жаркий, тротуар белел от солнечного света и раскаленный асфальт чуть не плавился. Седой небритый старик с желтоватым лицом спал, уронив голову на груду лохмотьев, которые обычно подкладывал под спину, как подушку. На коленях у него лежали объедки: подгоревший ломтик хлеба, круассан в целлофановом пакете, банка с остатками джема. Филипп подумал, что даст старику, если тот проснется, еще один фунт. Он не знал, почему этот старый бродяга, несчастный и брошенный, задел его за живое. В конце концов, он видел много бездомных, этот не единственный. Бродяги и нищие в большом количестве собирались здесь и на соседних улицах, потому что рядом был центр матери Терезы.
Двери домов, где много квартир, сдаваемых внаем, часто оставляют незапертыми. Но Филипп никогда не видел, чтобы в доме Сенты дверь была открыта, не увидел этого и сейчас. Никакого звонка не было. Да, это не такой дом, где у входной двери ряд кнопочек с аккуратными карточками, на которых написаны имена жильцов. Бронзовое дверное кольцо давно почернело. От соприкосновения с ним пальцы становились липкими. Филипп стучал и стучал.
Сента забрала ключ, потому что не желает его видеть. Она не хочет, чтобы он приходил. Это наверняка так, но Филипп не решался признаться себе в этом. Он нагнулся и заглянул в щель для почты. Все, что он увидел, — это телефон на столе и темный коридор, ведущий к лестнице в подвал. Он спустился и заглянул в окно подвала: ставни закрыты. И это в такую жару! Сенты, наверное, нет дома. Кинопробы, клуб, где она встречает знаменитостей, — все это правда.
Филипп сделал шаг назад, на тротуар, поднял голову и впервые окинул взглядом весь дом. Раньше-то он всегда слишком торопился и не останавливался, стремясь побыстрее попасть внутрь и увидеть Сенту.
Крыша была плоская, черепичная, с чем-то вроде ограждения. Только оно и оживляло некрасивый фасад из темного кирпича: три ряда глубоко вдающихся в стену окон с простыми плоскими прямоугольными рамами. На одном из подоконников на втором этаже стоял покореженный ящик для растений, некогда покрашенный золотой краской, чешуйки которой кое-где до сих пор держались. В нем росли какие-то чахлые растения, привязанные к колышкам.
Филиппу показалось, что старик проснулся и наблюдает за ним. Какое-то суеверное чувство родилось у него к этому бродяге. Филипп поймал себя на мысли, что если отвернется от него, то никогда больше не увидит Сенту. А если подаст что-то существенное, это пригодится старику в том таинственном центре помощи, где пособия выдают в соответствии с размерами собранной милостыни. Кто-то однажды сказал (Филипп тогда посмеялся), что подаяние бедным — это то, что мы уносим с собой, когда умираем. И хотя Филипп едва ли мог позволить себе подобное, он вынул из кошелька пятифунтовую купюру и вложил ее в руку, уже протянутую навстречу.
— Поешьте хорошенько, — сказал он, конфузясь.
— Вы благородный человек, начальник. Да благословит Бог вас и ваших близких.
Странное это слово, «начальник», думал Филипп, возвращаясь к машине. Откуда оно? От названия должности начальника тюрьмы или работного дома? Филипп дрожал, хотя в машине было жарко и душно. Старик все еще сидел на тротуаре, разглядывая пятерку с удовлетворением и даже, как могло показаться, с чувством собственного достоинства. Филипп поехал домой, сварил кофе, сделал тосты с фасолью, съел яблоко и пошел с Харди гулять по кварталу. Где-то в половине десятого он попробовал позвонить Сенте, но трубку снова никто не снял.
На следующее утро пришла открытка с видом на гору Сен-Мишель с южного побережья Корнуолла. Кристин писала:
«Там мы не были и, думаю, не будем, потому что автобусных экскурсий туда не возят. Просто я выбрала самую красивую открытку. Жаль, что ты не здесь и не можешь наслаждаться жарой вместе с нами.
С любовью, мама и Черил».
Однако Черил к открытке даже не прикоснулась, все было написано рукой Кристин. Неожиданно Филипп вспомнил, кто именно говорил о том, что деньги, которые мы отдаем бедным, мы забираем с собой, когда умираем. Джерард Арнэм. Наверное, он произнес это во время ужина в бифштексной: тогда мать рассказала о Стивене и привела его слова: «Ну, с собой туда ничего не заберешь».
Когда Кристин перестала получать известия от Арнэма, чувствовала ли она себя так, как Филипп сейчас? Ну нет, ерунда. Сента всего лишь раздражена, дуется, хочет его проучить. Ну, продлится это, может, еще несколько дней, надо быть готовым к этому и просто ждать. Вероятно, лучше всего не пытаться снова попасть в ее дом: как уехал оттуда, так и не приезжать.