Сейчас вся ответственность за безумную, неуправляемую мать лежала на ней. Она предавалась грустным мечтам, что подростком Джеймс поймет проблемы, связанные с его бабушкой. Она сумеет внушить ему, что он обязан помогать матери в таком сложном деле.
Но до этого пройдут еще годы и годы, и будет ли жива Мопса, когда Джеймс достаточно повзрослеет?
А сейчас? Где Мопса, и жива ли она?
Мальчик опять впал в сон, и Бенет осторожно поместила его обратно в палатку, застегнула «молнию» и села рядом на стульчик, слушая его тяжкое дыхание, и невольно сама с жадностью заполняла легкие.
Борьба малыша за каждый глоток воздуха причиняла ей почти физическую боль. Но все-таки он спал, испаритель заполнял палатку паром, и антивирусное средство, вероятно, начало действовать.
Она опять вернулась в коридор к телефону.
У аппарата стояла молодая женщина с ребенком на руках и явно не собиралась скоро заканчивать разговор.
Бенет прошла в игровую комнату, куда была открыта дверь, и присела на стульчик для пятилетних ребятишек, один из расставленных вокруг большого стола.
Здесь была собрана настоящая сокровищница игрушек для ребят разного возраста — и кукольный домик, который можно было достраивать, и конструкторы, и мягкие зверушки, и клетка с двумя щеглами, и множество плакатов, рисунков и коллажей на стенах.
Грубо нарисованное изображение ведьмы на метле напомнило Бенет о Мопсе, хотя сейчас вспоминать о матери ей вовсе не хотелось. На нитках болтались куколки, паяцы и черти, вырезанные из бумаги с подклеенными рожками из обломанных спичек
На внутренней стороне двери дюжина ребятишек написали — или кто-то написал за них — свои имена под общим заголовком: «Нам удалили миндалины». Во всей этой пестроте доминировал причудливый коллаж, задуманный ребенком, несомненно, талантливым, обладающим странным видением мира. Его творение, исполненное на листе плотной бумаги, накрепко приколотом кнопками, занимало половину стены просторной комнаты.
Бенет в первый же день, увидев его, мгновенно придумала ему название — «Руки дерева». Этот образец детского творчества вызвал у нее на лице улыбку, но сейчас она усмотрела в нем потаенный и зловещий смысл.
Сам великий Дали мог воплотить в подобном произведении свои ночные кошмары. На белом листе было нарисовано громадное дерево с прямым коричневым стволом с могучими сучьями, ветвями и веточками, но по всему дереву, на ветках, на стволе и в укромных местах, покрытых лишайником, торчали наросты в виде рук, сделанные из мятой, словно изжеванной бумаги. Все они были одинакового размера и созданы по одному шаблону — рука с открытой ладонью и слегка разведенными пальцами. Должно быть, детям разрешалось украшать их по-разному, в соответствии со своими вкусами.
На некоторых руках были перчатки, на других — татуировки, кто-то сделал им маникюр, а на пальцы надел кольца. Кто-то соригинальничал и обработал один отросток так, что он стал походить на костлявую руку скелета.
И вот теперь Бенет показалось, что все эти руки тянутся вверх в молчаливом, но бессильном протесте, даже, скорее всего, в мольбе о пощаде. Они высовывались, вырастали из дерева, которое держало их в жестоком плену, подвергая пыткам, в надежде даже не на свободу, а хотя бы на облегчение страданий или на забвение, даруемое смертью.
Это было ужасно — это было воплощением безумия. Изощренный мозг садиста способен был на такое, но как подобное могли поместить в игровой комнате разумные врачи?
Коллаж обладал к тому же гипнотической силой. Бенет потянуло к нему. Она приблизилась почти вплотную и стала рассматривать коллаж детально, против своей воли, подавляя нарастающее отвращение.
К счастью, тревожный сигнал вовремя прозвучал в ее мозгу. Она смогла оторваться от зрелища и поспешить в коридор к уже освободившемуся телефону.
Повторяющиеся бесконечно длинные гудки навели Бенет на мысль, что Мопса просто решила вообще не подходить к телефону. Чем мотивирована такая идея — трудно было сказать, но в том и состояла загадка безумной Мопсы. Но даже сумасшедший не выдержит и возьмет трубку, если звонки будут продолжаться достаточно долго.
Бенет, напрягая нервы, насчитала сорок, потом пятьдесят длинных гудков. Дальше ждать абсурдно.
Лучшее, что могло случиться с Мопсой, — это то, что на нее повлияла смена обстановки, открылись новые возможности распоряжаться собой, а не находиться под жестким контролем. И она вздумала побродяжничать.
Глядя в окно на гонимые по небу холодным ветром облака, Бенет робко понадеялась, что свою эскападу Мопса хотя бы совершает не в ночной рубашке.
Но это был бы самый благополучный вариант. Напрашивались и другие. Перебрав снотворного и запив его остатками бренди, Мопса решила принять ванну или забаррикадировалась в одной из комнат с канистрой керосина и спичками.
Слава богу, в доме не хранилось ни керосина, ни запаса спичек
Если Бенет обратится в полицию, они потребуют, чтобы она явилась в участок и заполнила положенную форму. Конечно, она может попросить их подъехать в больницу, сделать заявление здесь, отдать им ключи от дома. Но что они предпримут? И согласятся ли они ей помочь?
Она терзалась сомнениями и выбрала тактику выжидания.
Как только мистер Дрю, ведущий отоларинголог больницы, осмотрит Джеймса, она тут же снова устремится к телефону и позвонит в полицию.
Мистер Дрю появился в два часа дня, сопровождаемый Иэном Рейборном и еще парой медиков, составляющих его свиту. Мистер Дрю был полноватым коротышкой в очках с золотой оправой, облаченный в коричневый твидовый костюм.
Джеймс тут же расплакался при виде белых халатов на ординаторах, которые, в отличие от врачей, обязаны были носить их постоянно в пределах больницы. Заплакав, он начал задыхаться.
Мистер Дрю принадлежал к той старой школе врачевателей, которые предпочитали не сообщать пациентам и даже их ближайшим родственникам, насколько опасна болезнь. Если доктора сами были бессильны помочь, то забивали головы жаждущих сведений близких словесной псевдонаучной шелухой или обращались к ним, как к каким-то безграмотным крестьянам, явившимся сюда из последней затерявшейся в Британии захолустной дыры.
Он ничего не сказал Бенет, перебросился с Иэном Рейборном несколькими фразами на тарабарском языке, похожим на смесь древнегреческого с латинским, и удалился в сопровождении своей свиты.
Джеймс засуетился, вскинул ручки, чтобы его подняли с кровати, но медсестра приказала ему оставаться внутри палатки.
Горячечный румянец исчез с его щечек, и он снова побледнел. Сестра померила ему пульс, и Бенет поинтересовалась, каков он.
Еще не появилась на свет медсестра, которая согласилась бы ответить прямо на вопрос матери маленького пациента.
Взамен Бенет услышала невнятную фразу, обращенную к Джеймсу.
— Тебе не очень хорошо, малыш. Держись, маленький.