Терпеливо ожидая пробуждения сына, она смотрела в окно на солнечный закат. Алые и золотые краски быстро померкли, как только солнце ушло за горизонт, но вершины сосен еще золотились, а поверхность пруда, где, по легенде, Шелли пускал в плавание бумажные кораблики со своими стихами, мягко светилась серебром.
Хорошее место выбрала Бенет для жилья и для того, чтобы здесь рос ее сын. Она не сомневалась в правильности своего решения.
То ли какие-то детали пейзажа, то ли навеянные ими воспоминания детства резко развернули корабль ее размышлений вспять, к тому жуткому дню двадцатилетней давности, когда обнаружилось, что ее мать психически больна. То событие Бенет старательно прятала в потаенных уголках памяти и запрещала воскрешать его в своем воображении. Это было первое выступление Мопсы в роли, которую она потом играла долго, с неизменным постоянством и с ужасающей убедительностью. Бенет слышала слова «паранойя», «шизофрения», произносимые в доме вполголоса, не понимала до конца их глубинный смысл, но оттого становилось еще страшнее.
Ей было восемь лет, а ее кузине, гостившей в их доме в Колиндейле, всего три или четыре. Мопса завела девочек в столовую и сказала, что убьет их, а потом себя. Смысл ее поступка не поддавался объяснению. Была ли это простая угроза, что она собирается держать их взаперти, пока не будет выполнено какое-то ее требование? Или она действительно жаждала пролить кровь — и детей, и свою? Истина была где-то посередине между этими двумя версиями. И была ли щеколда на двери столовой, и уж так ли был крепок замок, запиравший столовую? Эти детали не запомнились Бенет.
Зато она очень ясно помнила, как мать доставала ножи из ящика буфета, как отчаянно вопила маленькая кузина, как Мопса с невиданной силой двигала мебель, баррикадируя французские окна, выходящие на веранду, чтобы пришедшие на выручку мужчины не успели помешать ей перерезать девочкам горло.
Самым ярким впечатлением было то, как полетели щепки, и рухнула под ударами дверь в столовую, и на нее вступил грозным героем ее дядюшка, а за ним и отец. Они не прибегли к чьей-либо помощи во избежание огласки перед соседями и естественно неминуемых последствий расследования постыдного инцидента.
Никто не пострадал, не получил ни малейшей царапины, а Мопса вела себя так спокойно, что не верилось в ее причастность к переполоху. Все словно сговорились забыть об этом, и так они жили до тех пор, пока она не начала воровать, причем без всякого повода, без всякого толчка извне.
Трудно было заметить, когда и с чего начался этот процесс, только потом стало понятно, какая извращенная логика руководила ее поступками. Однажды отец обмолвился в гостях, что ему понравилась пластинка с записью Генделя «Музыка на воде». Стараясь угодить мужу, Мопса обегала множество магазинов и, найдя искомое, унесла ее тайком, хотя вполне могла уплатить за диск через кассу.
Она воровала какие-то мелочи, чтобы дарить их тем, кто был ей близок и нравился, а элемент риска при краже повышал в ее глазах цену подарка, как объяснял отцу очередной психиатр.
Проявления ее ненормальности были разнообразны и все учащались. То Мопса впадала в беспричинную ярость, то полностью теряла ощущение реальности, то совершала поступки, опасные для нее самой, причем спонтанно, без всякой на то необходимости.
Джеймс перевернулся с боку на бок в кроватке, что-то сердито выкрикнул, приподнялся и стал кулаками тереть глаза. Его крик перешел в натужный кашель, сопровождаемый хрипами в груди. Бенет достала сына из кровати, прижала к себе.
Его грудная клетка напоминала музыкальный инструмент, из которого исходили бессвязные звуки самой разной тональности. Идея, высказанная Мопсой и поначалу показавшаяся Бенет здравой — позвать кого-нибудь в гости и отметить ее приезд — сейчас уже казалась кощунственной. Джеймсу явно стало хуже, и все внимание Бенет сосредоточилось на нем.
В доме было очень тепло. Бенет порадовалась, что до переезда сюда наладила центральное отопление. И то, что она сейчас не одна с больным ребенком, а рядом мать, которая уже по-хозяйски разложила свои вещи в отведенной ей комнате и ведет себя вполне нормально, что две женщины могут сообща похлопотать над больным ребенком, немного успокаивало Бенет. Ведь когда-то у Мопсы тоже была маленькая дочь, и она растила ее, беспокоилась о ней, приобрела определенный опыт в таких ситуациях, и вот Бенет, уже сама ставшая матерью, могла понадеяться на ее помощь.
За прошедшие годы Мопса сыграла в жизни немало ролей, но ведь она была и доброй женой своему мужу, и заботливой матерью Бенет до восьми лет, до первого приступа своего безумия, когда ее мозгом и душой овладела другая личность.
Возможно, толчком для этого переселения душ послужила нелепая и никем не отмеченная случайность. Раньше она носила самое обычное имя — Маргарет, которое ей очень подходило, а не то, что прилипло к ней после роли в школьном спектакле, блестяще исполненной в пятнадцать лет. Дикое, колдовское существо, созданное фантазией Шекспира в «Зимней сказке», — порождение жутких болот, обросшее зелеными корнями, с глазами тритона и жабьими лапами так сошлось в этом образе с ее потаенным желанием быть не просто заурядной девушкой, что она стала охотно отзываться на Мопсу.
Маленькую Бенет поначалу удивляло, что матерей ее школьных подруг зовут Мэри или Элизабет, но потом она привыкла к прозвищу матери, тем более что отец произносил его ласково, с доброй усмешкой. Чем-то в юности, да и потом, после рождения Бенет, Мопса действительно напоминала молодую ведьму, как ее представляют в мультфильмах, — с худым, остреньким личиком и пышной гривой светлых, всегда растрепанных волос. В этом была своя особенная присущая ей красота. Затем зло, угнездившееся в мозгу, начало проступать все яснее. Теперь же возраст и длительное лечение как бы тяжелым катком прошлись по ее лицу, сгладили остроту черт и оригинальность облика, а короткая стрижка довершила превращение ее в персону, неотличимую от многих подобных ей пожилых женщин.
Спустившись вниз в кухню, Бенет увидела, что Мопса хозяйничает там и готовит себе чай. Такого раньше за ней не наблюдалось. Обычно мать ждала, чтобы ее обслуживали. Если бы Джеймсу стало получше, то они могли бы вместе отправиться куда-нибудь. С ребенком такого возраста, как он, можно было посетить какое-нибудь тихое кафе или перекусить на воздухе в парке. Пора уже появляться с ним на людях.
Она могла бы завтра отвезти мать на консультацию в клинику, подождать ее с Джеймсом в машине, а затем, если погода продержится такой же отличной, как сейчас, они прокатились бы в Хэмптон-Корт и с удовольствием провели там время среди развлекающейся публики.
Самочувствие у маленьких детей меняется мгновенно, это Бенет уже успела усвоить. То малыш хнычет или даже орет благим матом, то заливается смехом и уже вполне здоров. Но сейчас состояние Джеймса внушало ей слишком большую тревогу. Предстоял тягостный вечер с Мопсой, не знающей, чем себя занять. Завтра, конечно, Бенет постарается взять напрокат и установить в доме телевизор.
— Когда ты укладываешь его спать? — спросила Мопса.