Приходили девочки поговорить о званом ужине в честь нашей золотой свадьбы, который они устраивают для нас у Фраскати. Что за ерунда! Во-первых, там не будет хорошей еды. Я думаю, что сейчас с этим даже хуже, чем во время войны. Все, что могут предложить в ресторане, это волованы [36] и бланманже. Судя по вкусу, волованы начиняют консервированными овощами, возможно так оно и есть. Мы знаем, что будет плохо. Список гостей тоже вызовет много вопросов, я это предвижу.
Я не хочу приглашать Хансине. Это идея Марии. Она упрекнула меня в снобизме, но не в нем дело. Я не скажу почему. Между прочим, Джоан Кроппер вышла замуж. У ее мужа хорошая работа с неплохим жалованьем. Их дом намного больше «Девяносто восьмого», и Хансине живет с ними с тех пор, как умер Сэм. Можно сказать, что она достигла в жизни высот, о которых и мечтать не могла, а мы наоборот. Мне она не нравится. И никогда не нравилась. Дело не в том, что она напоминает мою молодость, хоть это и так. Просто когда я вижу ее широкое, красное, грубое лицо, пустые глаза, глупую улыбку, то чувствую нечто, не свойственное мне. Страх.
В конце концов, на своем празднике я имею право видеть только тех, кого хочу. Приглашать Хансине я не буду, а на том, чтобы пришел Гарри с женой, настою. Избежать ее присутствия я не могу. Если Марии это не понравится, то Свонни будет на моей стороне, она любит Гарри. Она вообще не стала бы устраивать этот прием. Разве не глупо праздновать факт, что мой муж и я, которые даже не любили друг друга на протяжении сорока девяти лет, были вместе и пятидесятый год?
Сентябрь, 15, 1954
Я никогда и никому не жаловалась на Расмуса, пока он был жив. У меня был дневник, где я могла излить душу. Я не делилась даже с Гарри, хотя знала, что он никому не расскажет.
Когда долгие годы ведешь дневник, то это уже не просто записи твоей жизни и мыслей — он становится почти живым. Личностью, с которой ты можешь поговорить, рассказать обо всем, ничего не скрывать, даже того, что считаешь дурным. Или общество считает. Ни с кем я не быть столь откровенна, даже с Гарри. Если подумать, есть тысячи вещей, которые я чувствую, но никогда не осмелюсь сказать Гарри. А дневнику я доверяю все, кроме одного.
Несмотря на то что я никогда не жаловалась на Расмуса, это не мешало людям говорить, что я стану жалеть, когда он умрет. Вероятно, они замечали, что я к нему довольно безразлична. Даже Мария, которая хорошо меня знает, говорила в последние месяцы его болезни, что я стану скучать по нему сильнее, чем думаю. И вот он ушел, а я ничего не чувствую. Не скучаю. Я наконец свободна, и мне это нравится.
Когда года три назад умерла жена Гарри, казалось, он тяжело переживал ее смерть. Я помню, как он говорил, что на самом деле не очень хотел на ней жениться. Иногда у меня возникало желание напомнить ему об этих словах, но я никогда не позволила себе этого. Так можно заставить человека возненавидеть тебя. Хватит одного или двух слов. Они запомнятся навсегда. Она умерла, и он горевал, а я ревновала. Я все тогда записала, но перечитывать не буду. Я никогда не читаю прошлых записей. Я уже не помню, о чем тогда писала, но до сих пор ревную к мертвой женщине.
С кем из моих детей я теперь буду жить? Что за вопрос — конечно со Свонни. Я никогда не сомневалась, и все об этом знают. Разговор после похорон — всего лишь игра. Я буду немного дальше от Гарри, но это не имеет значения, ведь у него есть машина.
Ноябрь, 23, 1954
Все умирают, один за другим. Теперь — Хансине. Джоан Селлвей, урожденная Кроппер, прислала мне пошлую открытку с черной каймой.
На похороны я не пойду. В моей жизни было слишком много похорон. К тому же на этот день мы с Гарри взяли билеты на дневной спектакль.
Я перечитываю «Тяжелые времена». Наверное, раз в пятый.
Апрель, 3, 1957
Мне дважды в жизни предлагали выйти замуж, и эти предложения разделяют шестьдесят лет. Ответом на первое было «да», и это самая большая моя глупость, а второе мне сделали сегодня.
Я не ожидала этого. В конце концов, мне почти семьдесят семь, а ему, кажется, семьдесят пять, я не совсем уверена, но близко к этому. Он пригласил меня на ланч и повез в Южный Лондон, в очень милый французский ресторанчик на Шарлотт-стрит. Мы всегда получали удовольствие от совместных обедов, нам нравится одно и то же, мы оба любим плотно поесть. Когда мы пили кофе с коньяком, Гарри достал сигару. Мне нравится смотреть на мужчину, курящего сигару, хотя сама я, в отличие от многих датчанок, не курю. Он закурил и совершенно спокойно спросил:
— Аста, выйдешь за меня?
Совсем на меня не похоже — я не знала что сказать. Даже не покраснела. Вероятно, в моем возрасте это уже невозможно. Я, скорее, побледнела, и точно — вздрогнула.
— Я люблю тебя, — сказал он, — и знаю, что ты любишь меня.
— Да, — согласилась я. — Об этом и говорить не стоит.
— Нет, стоит, Аста, — ответил он очень нежно и ласково.
— Тогда я люблю тебя, — выдохнула я.
Мы долго молчали и смотрели друг на друга, отводили взгляд, потом снова смотрели. В голове у меня царила полная сумятица, такого со мной никогда не случалось. Наверное. За столь долгую жизнь можно забыть, что ты чувствовал и о чем думал в прошлом. Я вспоминала, как хотела его, каким красивым и желанным он был тогда, а теперь я высохшая старуха. На самом деле высохшая, хотя никто такого не напишет, кроме меня самой. Я пишу так. Вряд ли я смогу теперь быть в постели с мужчиной. Это невозможно физически. Я высохла и сморщилась, как скорлупа грецкого ореха. И мое обнаженное тело выглядит так, как если бы нуждалось в утюге — ничем другим не убрать эти морщины и складки. Я бы умерла от стыда, если бы позволила мужчине смотреть и дотрагиваться до меня сейчас.
Без сомнения, в нашей семейной жизни он не имел в виду «это». Тогда какой смысл? «Это» единственное, что я хотела от замужества, но так и не получила по-настоящему. Остальное мне не нравится, я не люблю излишней близости, когда знаешь все о другом, в том числе и плохие стороны. Скажи я об этом, он стал бы уверять меня, что ничего подобного с нами не случится. И я просто ответила «нет».
— Нет, Гарри, я не выйду за тебя замуж.
— Я боялся, что ты так скажешь. Я был почти уверен, что ты не согласишься.
— Я согласилась бы раньше. Но мы не могли сказать этого.
— Не знаю, что хорошего в том, что мы были такими добродетельными, — печально заметил он. — В том, что были связаны обязательствами. В дни нашей молодости это называлось благородством.
— Ты не смог бы оставить миссис Дюк. — Смешно: я не могла запомнить ее имя и всегда говорила о ней «миссис Дюк». — Я это понимала. И я не бросила бы мужа. Я очень упрямая. Заключив сделку, ты остаешься верным слову, но сейчас я думаю, что все это вздор! Ты согласен?
Он сказал, что не знает. Он не знал ответа, понимал только, что уже слишком поздно. Было бы слишком поздно, даже если бы мы встретились, когда я жила на Лавендер-гроув, а он был еще холост и работал в Ислингтоне.