— Они, наверное, сидели как на иголках, боясь, что Расмус вернется раньше, — предположил Гордон.
Выяснить, когда ребенок родился, теперь нет возможности. Что стало бы с ним, окажись это мальчик? Не верится, что Аста была способна причинить вред младенцу, однако я легко могу представить, как ночью она выходит из дома со свертком в руках и оставляет его на пороге Немецкого госпиталя.
Но Хансине родила девочку и охотно отдала ее Асте. Что ей оставалось делать? Она могла испытать радость и горести материнства, только не называла бы Свонни дочерью, а та ее — мамой. Она каждый день видела своего ребенка, заботилась, укладывала спать, купала, сажала на колени, радовалась ответной любви. Можно сказать, она сама бросила свою дочь, когда в 1920 году, за несколько месяцев до пятнадцатилетия Свонни, ушла из дома Асты, чтобы выйти замуж за дедушку Пола.
— Рано или поздно она, вероятно, рассказала об этом твоей матери, — обратилась я к Полу.
Он промолчал. С тех пор как Гордон начал свой рассказ, он не произнес ни слова. Я подумала о его матери, несчастном авторе анонимных писем. Вероятно, Хансине ничего не рассказывала, пока та не выросла. Видимо, новость плохо повлияла на ее психику, и поэтому Джоан Селлвей так реагировала на многие вещи. К примеру, эта ненависть к воспоминаниям матери о работе прислугой. Она не сомневалась, что Хансине пришлось отдать своего ребенка именно потому, что она была прислугой. Прислуга целиком и полностью зависит от хозяина и не имеет никаких прав. Именно так Джоан могла решить. И еще хуже было то, что незаконнорожденная и нежеланная дочь ведет лучшую жизнь, чем законная и, надо полагать, желанная.
Она никогда не встречалась со Свонни, но увидела ее фотографию в «Татлере». От обиды и негодования у Джоан помутился разум, и она состряпала эту анонимку. Я вспомнила, как Свонни ездила к ней и спрашивала, не знает ли та о ее происхождении, но Джоан Селлвей притворилась, будто ничего не понимает.
Я не могла говорить об этом в присутствии Гордона. Мне стало ужасно неловко за Пола, и эта неловкость может остаться навсегда. Но тут я заметила, что Пол улыбается.
— Мы не можем быть кузенами, Гордон, — сказал он. — Если Свонни была дочерью моей бабушки, она, конечно же, была моей тетей. Но тогда она не может быть одновременно тетей Энн. Выходит, мы просто поменялись тетями.
Чуткий Гордон заметил тревогу Пола, поэтому был рад его улыбке и шутке насчет родственных связей. Он, конечно, гордился своим успешным расследованием и настаивал, чтобы мы вместе просмотрели начало первого дневника. В июне Аста отмечает, что Хансине «такая толстая, и продолжает толстеть», позже, в июле, она пишет, что Хансине постоянно «держит руки на животе, который почти такой же, как мой», и дальше говорит о «мужчине, который ухаживал за ней в Копенгагене».
Что касается рождения ребенка — разве это не был самый легкий — и единственный для Асты — способ найти младенца на замену мертворожденному? Естественно, Аста, только родив, не могла выйти из дома, чтобы раздобыть где-то нежеланного ребенка. Хансине же была рядом, под одной крышей. И если Хансине стала акушеркой для Асты 28 июля 1905 года, Аста, в свою очередь, могла помочь ей при родах через несколько дней или недель.
Итак, мы можем с этим согласиться. А подробности, скорее всего, — на пропавших страницах, которые вряд ли найдутся. После Хансине записей не осталось, она не умела писать. Но это могло быть ответом, которого Свонни добивалась двадцать пять лет. И если Аста никогда не рассказывала ей, то лишь потому, что всегда презирала Хансине и не могла смириться с тем, что ее любимая дочь — ребенок служанки и какого-то торговца или ремесленника из Копенгагена.
Такое случалось сплошь и рядом. Бабушки и дедушки часто воспитывали незаконнорожденных детей своих дочерей как собственных внуков, а бездетные хозяева забирали тайно рожденных детей своих служанок. Что-то вроде неофициального усыновления. Почему Хансине молчала? Потому что, без сомнения, была бесконечно довольна, что Свонни не отдали в приют, а воспитывают в достатке и любви, как члена обеспеченной семьи среднего класса. Ее не разлучили с ребенком, она каждый день видела девочку и, словно в сказке, лишенная звания матери, оставаясь прислугой, приговоренной к пожизненной черной работе, смотрела, как ее дочь растет как принцесса — далекая, но в то же время рядом.
Такие женщины часто появляются в сказках, потому что это было реальностью. Детей меньше любили, ими дорожили меньше, чем сейчас. Законы о защите их прав не были строгими. Так что мы с Полом приняли объяснение Гордона, или я приняла его.
Но у него имелся единственный недостаток — это не было правдой.
Я забыла о Лайзе Уоринг, Кэри, скорее всего, тоже. Если она и вспоминала о ней, то наверняка думала, что Лайза давно вернулась в Соединенные Штаты. И почти не встревожилась, когда получила пакет с материалами, которые давала Лайзе, включая три кассеты. Имя отправителя и адрес были написаны на обороте, как принято в Америке. Но адрес не американский. Если Лайза Уоринг и уехала, но не дальше нескольких миль. В Баттерси.
Телевизионные фильмы редко появляются на экранах в установленный срок. Показ «Ропера» планировали в феврале, но сначала отложили на апрель, а затем перенесли на май. Прошло два года с тех пор, как Кэри начала съемки. И ровно два года с того дня, как я обнаружила, что из тетради Асты вырваны страницы.
В начале апреля состоялся пресс-показ в Британской академии кино и телевидения, куда мы с Полом ходили на закрытый просмотр. Около половины десятого позвонил Майлс Синклер и сказал, что там появилась Лайза Уоринг. Она вошла в последний момент, когда погас свет, остановилась, огляделась, и направилась — по его словам, угрожающе — по проходу, чтобы занять единственное свободное место в первом ряду. Майлс склонен преувеличивать почти также, как Кэри, поэтому, когда он описывал появление Лайзы как приход злой волшебницы, которую не позвали на крестины, или Эриды, бросающей золотое яблоко в толпу гостей, я не восприняла его слова всерьез.
Позже, когда они все прошли в бар и он давал интервью журналисту, Лайза подошла к Кэри и сказала, что может сообщить прессе нечто такое, отчего ее фильм будет выглядеть глупо. Кэри очень удивилась, потому что Лайза показалась очень славной, когда мы встречались в офисе, и записка в пакете с документами выглядела дружелюбной. Лайза писала, что она до сих пор в Лондоне, нашла работу со свободным графиком. Но сейчас она была настроена враждебно. Она негодовала по поводу того, каким изобразили ее прадеда, а после просмотра фильма на большом экране разозлилась еще сильнее.
Всю прошлую неделю Лайза искала информацию о происхождении Джорджа Айронсмита. Он родился в Уайтхевене в 1871 году, в четырнадцать лет его отдали в ученики к торговцу из Карлайла. В 1897 году он эмигрировал в Америку, осенью 1904 года женился на прабабушке Лайзы. Она была недовольна тем, что Кэри не пригласила ее консультантом перед выходом «Ропера» на большой экран.
По словам Майлса, у Кэри хватило ума спросить Лайзу, какое отношение это имеет к правдивости фильма. Айронсмиту, ответила та, нельзя было отводить незначительную роль, потому что он главный участник событий. Им с Кэри нужно поговорить, она готова к разговору, прежде чем сделать заявление прессе. На последних словах она повысила голос, но никто не обратил особого внимания — журналистов интересовала только Эдит Ропер.