Дети всегда вызывают интерес, особенно девочки, по какой-то причине. А пропавшие девочки — тем более. Несмотря на то, что это случилось восемьдесят шесть лет назад, прессу захватила история исчезновения Эдит, рассказы о претендентках на ее имя, предположения насчет ее дальнейшей судьбы. Майлс говорил, что журналистов мало беспокоит, кто убил Лиззи — слишком много воды утекло с тех пор, слишком уж давняя история. Так что эта неистовая девушка с китайскими глазами, одетая во все черное, которая громко заявляла о правах своего прадеда, всего лишь на мгновение привлекла их внимание.
Кэри больше ничего не хотела знать. Она бы обрадовалась, попади Лайза под автобус где-нибудь на Пиккадилли, чтобы достоверность ее фильма не вызвала сомнений. Но ей придется встретиться с правнучкой Айронсмита. И мне снова придется присутствовать при этом. Я не стала спрашивать Майлса, почему Кэри не позвонила сама. Как только у нее появляется мужчина, она ухитряется перекладывать все телефонные звонки на него. Ей даже Дэниэла удавалось использовать.
Прошло несколько дней с тех пор, как Гордон сообщил, что Свонни — дочь Хансине.
Как только он ушел, Пол твердо заявил, что Гордон ошибается. Он это чувствует, а интуиция много значит в таких делах. Он знает, хотя не может доказать, что у Хансине до его матери не было детей и его мать не могла быть сводной сестрой Свонни Кьяр. И он считает, что сможет доказать это по дневникам, изучив оригинал первого на датском языке.
Об открытии Гордона я никому не рассказывала. Да и кому это интересно? Разве только отцу Гордона и его дяде Чарльзу. Но если бы он захотел, то сообщил бы им сам. Для меня сейчас были важнее сами дневники. И интерес Пола вызван чудовищным заблуждением — Свонни, любимая дочь женщины, чье имя известно во всем мире, оказалась не ее дочерью, а незаконнорожденным ребенком служанки, которая постоянно упоминается в дневниках. По этому заключению видно, что в интуицию Пола я не верю. Я не верю в нее вообще, ни в женскую, ни в мужскую, и считаю, что в данном случае это была защитная реакция на болезненное открытие.
Когда-нибудь нам с редактором Свонни придется решить, вносить ли в следующий том дневников примечание, что Свонни не дочь Асты. Это будет трудно, так как многое из прежних дневников покажется неправдоподобным и даже преднамеренным обманом. Пока Свонни знала, точнее, догадывалась, что она не ребенок Асты, и только фантазировала, чья она дочь, не упоминать об этом казалось честным. Но если правда установлена, то положение дел меняется. Можем ли мы издавать «Мир и Войну» за 1935–1944 годы, если знаем, что женщина, о которой написано почти на каждой странице, которая указывается на генеалогическом древе, составленном Гордоном, как старшая дочь Асты и Расмуса, таковой на самом деле не является?
Для принятия решения оставалось еще несколько недель. Потом уже будет слишком поздно. Невозможно вставить страницу с объяснением в каждый из двадцати тысяч экземпляров в твердом переплете. Но не прошло и недели, как Пол действительно нашел доказательство. Оно оказалось в начале первого дневника, и он попросил меня в первую очередь прочитать абзац из опубликованной версии.
«В школу Моэнса водит Хансине, это через две улицы, на Гайхёрст-роуд. Он хочет ходить туда сам, и скоро я позволю ему, но пока еще рано. Хансине ворчит себе под нос, потому что когда у нее „гости“, то ужасно болит живот. Я остаюсь дома с Кнудом, усаживаю его на колени и рассказываю сказки. Раньше обоим мальчикам я пересказывала Ганса Христиана Андерсена. Но, покинув Данию, оставила там и его. Неожиданно я поняла, как жестоки некоторые его сказки».
— Мне здесь не все понятно, — сказала я. — Но я встречала непонятные места во всех дневниках.
— Ты имеешь в виду «гостей», — заявил Пол. — Вряд ли Гордон тоже понял. Вы слишком молоды.
Я возразила, что старше его. Он рассмеялся, а потом сказал, что дело не в возрасте, просто он интересуется эвфемизмами. Он заметил эту фразу, когда впервые читал дневники и запомнил ее. Вот откуда его интуиция.
— Я вернулся к записям на датском. Дело в том, что датчане реже нас используют эвфемизмы, но кое-что есть и у них. Аста могла говорить откровенно о многом, но не о менструации. Это последний бастион ложной стыдливости. Он рухнул только в последние двадцать лет. Маргрете Купер перевела фразу Асты как «гости», потому что, хотя в английском языке эвфемизмов больше, нет выражения, соответствующего датскому «den rode blomst», что дословно значит «ее красный цветок».
Если бы Аста написала «hun har det maanedlige» («у нее это каждый месяц») или «hun har sit sleidt» («у нее была грязь»), можно было бы перевести дословно, и это не вызвало бы затруднений. Даже Гордон, возможно, понял бы, о чем речь, хотя он не знаток женской физиологии. Маргрете Купер отыскала одно английское выражение, которым пользовались очень старые женщины, дожившие до семидесятых годов, — «у нее „гости“».
— Свонни, наверное, поняла это, — сказала я.
— Думаю, она поняла сразу, читая первый дневник, поэтому с самого начала исключила Хансине как вероятную мать. 5 июля у Хансине были месячные, и она не могла родить 28 июля или даже через месяц.
Если бы Лайза появилась год назад, все было бы иначе, сказала позже Кэри. Тогда она с восторгом приветствовала бы ее откровения о прошлом. Ее можно было бы взять консультантом, обошлось бы без обид, и Кэри упивалась бы раскрытием преступления, совершенного почти век назад.
Лайза негодовала еще по одной причине, очень специфической. Мало кто обрадуется, узнав, что его предок, даже дальний, подозревался в убийстве. Узнать такое об отце — ужасно, о деде — тревожно, о прадеде — довольно неприятно. Но именно это и стало причиной возмущения Лайзы Уоринг. Она настаивала, что убийцей Лиззи Ропер был именно ее прадед, Джордж Айронсмит, и хотела восстановить его права. Она хотела, чтобы его признали, чтобы он стал знаменитым, пусть даже печально.
Мне казалось, что я наблюдаю некое психическое расстройство, когда некто принимает нелепость за истину. У Лайзы было бледное лицо сердечком, довольно длинный нос. Только волосы, черные и прямые, подстриженные «под пажа», и глаза, узкие и слегка раскосые, указывали на присутствие восточной крови. Когда она говорила, глаза ее словно стекленели, взгляд застывал в одной точке. Она хорошо поработала над материалами, которые давала ей Кэри, и цитировала речь судьи Эдмондсона.
«Вы участвуете в одном из наиболее значительных судебных процессов, что отмечены в архивах Уголовных судов Англии за многие годы». Это слова судьи. Я цитирую вам стенограмму процесса из отчета Мокриджа. Судья продолжает: «Нет сомнения, что эта несчастная женщина была убита, и убита крайне жестоким способом. Нет сомнения и в том, что преступление совершено человеком, хорошо знающим, как можно быстро убить». Звучит так, словно судья восхищается убийцей, — вам не кажется? Не кажется?
На этот раз мы собрались на квартире у Кэри. С нами был Майлс.
— Значит, вы ищете для своего прадеда посмертной славы? — спросил он. — Это известно, хотя и необъяснимо, что многие люди хотят любым способом оказаться в центре внимания.