– Тогда какого Фрайга мы делаем тут?! – недовольно проворчал Грабов.
– У Рохана спроси, – пожал плечами Дениэл. – Бытовые механизмы инсектам вообще не нужны, искать нечто подобное бесполезно и бессмысленно. Строительные машины в Сфере существовали, но после завершения работ их поместили в хранилища, которые до сих пор не найдены. Шанс наткнуться на механизм при таком методе поиска, – он кивнул в сторону трясины, откуда сервы поднимали очередной обломок, – равен нулю.
– Утешил, – Грабов вздохнул. – Ну, в скопление мы сейчас не полетим, это точно.
– Тогда нужно искать подле их города и в районе древнего космодрома, – заявил Райбек. – Инсекты активно развивали космические технологии, строили разнообразные корабли. Но Рохан даже слышать ничего не хочет. Я ему сразу сказал – нужно исследовать старые площадки космического порта.
Райбек не заметил, что лидер диспейсеров неслышно подошел к ним и прислушивается к спору.
– Ты, Дениэл, особо не умничай! – неожиданно произнес он. – Без тщательной разведки ни к городу, ни к космодрому не пойдем.
– А чего так?
– Я однажды побывал в рабстве у насекомых, больше не хочу! – резко ответил Рохан.
– Интересно, зачем инсектам рабы? – язвительно осведомился Райбек.
– Для меновой торговли, – сухо пояснил диспейсер.
– С кем? – удивился Дениэл.
– С людьми, естественно, – ответил Рохан. – Некоторые кочевые группы только тем и живут, что охотятся на неосторожных исследователей или нелегальных туристов, таких тут тоже хватает, а затем отправляются в ближайшее человеческое поселение – обычно в дикой местности это хорошо укрепленные форпосты ученых, – и выменивают заложников на необходимые им вещи, одежду, оружие, иногда – продукты.
Райбек опешил, Криган лишь покачал головой. Вот так новость! Выходит, Рохан не впервые оказался в Сфере? Теперь понятно, почему он так осторожничает.
– Ладно, на сегодня все, – диспейсер разочарованно взглянул на обломок стены, с которого стекала болотная жижа. – Скоро ночь. Завтра с утра объявлю, как будем действовать дальше.
Он развернулся и, не дожидаясь остальных, пошел в направлении временного лагеря, разбитого на сухой возвышенности подле транспортного корабля.
Сфера.
В пятидесяти километрах от лагеря диспейсеров…
Ущелье, поблизости от которого совершили посадку космические корабли, сохранилось с древнейших времен.
Хош выбрал это место по трем причинам.
Во-первых, термальные датчики определили лишь незначительную разницу дневных и ночных температур в долине, являющейся естественным продолжением ущелья.
Во-вторых, защищенность от ветров и наличие источников воды формировали необходимые условия для размножения. Первое поколение инсектов, которым суждено стать основой возрожденной Семьи, вот-вот должно было появиться на свет.
И наконец, в-третьих, буйная растительность долины позволяла надежно замаскировать космические корабли, организовать хорошо защищенное поселение, где подрастающее потомство будет в полной безопасности.
Существовал и четвертый довод, но его Хош рассматривал с некоторым сомнением. Проведенная перед посадкой разведка обнаружила с десяток небольших анклавов кочевых инсектов. Слишком малочисленные, чтобы определять их понятием «Семья», а значит, уязвимые, неразвитые, плохо организованные обитатели этого региона Сферы могли стать хорошим пополнением. Рабочие и боевые особи, конечно, нужны, размышлял Хош, но, чувствуя близость появления потомства, решил не рисковать.
Пусть себе живут. Придет время, я их подчиню либо уничтожу.
Посадка прошла успешно. По дну долины протекала небольшая река, оба корабля сманеврировали столь филигранно, что большая часть растительности не пострадала. Боевым формам потребовалось всего несколько часов, чтобы стянуть макушки высоких растений нитями тонкой черной субстанции, накрыв корабли зеленым пологом, будто шатром.
Наконец после долгих месяцев скитаний Хош позволил себе спокойно взглянуть на окружающий мир. Многие качества, присущие разумной особи, оставались не востребованы, их подавляло напряжение будней, но теперь, покинув борт корабля, он остановился, с удивлением воспринимая новые ощущения: его дыхательные прорези трепетали, впитывая незнакомые запахи, которые не тревожили, а, наоборот, действовали успокаивающе.
Он прошелся вдоль реки, осматривая заросли растений.
«Лучшего укрытия на данный момент и пожелать трудно. Здесь нас никто не отыщет, не потревожит, возможно, через какое-то время склоны долины станут надежным основанием для нового города-муравейника», – думал он.
Легкую тревогу вызвало лишь присутствие нескольких, едва приметных троп, ведущих по берегу реки в сторону ущелья.
«Вероятно, тут регулярно передвигаются охотники, – рассудил Хош, изучив следы. – Нужно захватить и допросить их».
* * *
Хош не заметил, как начал привыкать к одиночеству.
Он развивался совершенно иначе, чем большинство разумных особей расы инсектов. Несомненное влияние на формирование его психики оказало логрианское устройство мнемонического блокиратора. Однажды надев и активировав его, Хош ощутил сильнейший приступ гложущего одиночества, которое у инсектов прочно ассоциируется с опасностью, бедой, непоправимыми, катастрофическими событиями.
Вынужденная мера, призванная защитить разум Хоша от поглощения мощными ментальными полями иных Семей, на территориях которых ему приходилось действовать, на самом деле сыграла роковую роль в развитии его мировоззрения.
Постоянный подсознательный прессинг, непреходящее чувство острой опасности, ставшие побочными эффектами от работы мнемонического блокиратора, въелись в рассудок, прочно угнездились в нем, стали неотъемлемой частью восприятия.
За эффективность боевых действий, за информацию, полученную при краткосрочных, эпизодических «включениях» в общие информационные поля городов-муравейников, ему пришлось заплатить непомерную цену.
Все окружающее несло отпечаток враждебности, нигде, даже среди подчиненных ему особей, Хош не ощущал себя комфортно, его личность испытывала постоянное давление, но он так и не сумел понять истинную причину морального дискомфорта.
Со временем подобные чувства начали притупляться, он привыкал к ним, частенько используя блокиратор, чтобы уединиться, сосредоточиться.
С точки зрения «нормальных» инсектов, он был неизлечимо болен.
Однако Хош так не считал. Да, со временем его начал раздражать мнемонический гвалт, постоянный фоновый шум, который генерировали сородичи, но он принимал все трудности бытия как неизбежность, не пытался вступать в конфликт, а терпел, порой переставая понимать, где же теперь он способен испытать прежний умиротворяющий покой?
Постепенно Хош начал понимать, что ему хорошо наедине с самим собой, собственными мыслями. Такое поведение в традиционной среде общественного разума имело свое название, определяющее неизлечимое заболевание особи.