— Э, уважаемый! Ты вообще чего тут делаешь? — голос Лузги вернул Жёлудя в чувство. Парень встряхнул головой и словно проснулся.
— Направлен для увещевания должников, — батюшка обошёл парня и важно приблизился к новой жертве, он совершенно не страшился тех, кого поставлен был окормлять. — Лишение имущества есть главное из скорбей человеческих, и слабые духом претыкаются на пути сём, и впадают в отчаяние и ярость, и низвергаются в ад.
— Ты мне зубы не заговаривай, — вызверился Лузга. — Я таких терпил в белорецкой промке на уду ловил.
— Пострадать за правое дело не боюсь я, — лениво улыбнулся батюшка. — Бог терпел и нам велел. Поставлен я стоять щитом на пути бессильной ярости и не убоюсь зла. Блаженны миротворцы, ибо их есть царствие небесное. Всякая власть от Бога, а кто идёт против власти, тот идёт против Бога. Должников выселяем по закону. Они кредит брали? Брали. Договор подписывали? Подписывали. Читать надо было, прежде чем закорючку ставить. Долговые обязательства не выполнили — вот результат. Имущество конфискуется по закону. Захотят, могут попытаться оспорить в суде. А вмешиваться и кулаками решать совершенно не дело. Виновного в своих бедах, — мотнул гривой батюшка на осоловелого мужичка и замершую бабу, — пускай в зеркале ищут.
— Понял! Сбавляем обороты, парни, — распорядился Лузга. — Харэ борзеть. Двинули отсюда.
Он увлёк за собой присмиревших парней, а потом развернулся и догнал попа:
— Слышь, почтенный, как тебя зовут?
— Зимой Кузьмой, летом — Филаретом, — уклончиво ответил жрец.
— Благословите, батюшко, — Лузга обнял было попа за плечи, но тот резво отстранился.
— Не так, дурило, — снисходительно пробасил он и протянул руку для поцелуя. Лузга торопливо приложился.
— Во спасибо, родной! — воспрянул духом Лузга и напоследок подмигнул вышибалам.
— Доброго дня вам, воины, — пожелал им Филипп.
Вышибалы привычно съели душевное напутствие.
Ватага свернула с проклятой улочки, на которой снова послышались причитания выселенной хозяйки.
— Ещё говорят, что в рясе карманов нет, — Лузга разжал кулак, на ладони тускло блеснули дешёвые бабьи серёжки. — А у этого есть.
Парни только рот разинули.
— Ничо-ничо, пацаны, обвыкайтесь в городе, здесь вам не Тихвин — первым встречным гадам бошки мозжить. Этому змею не головку надо рубить, а голову.
— Какому? — Жёлудь совсем запутался.
— Поймёшь, — Лузга метнул быстрый взгляд на барда. — Всё в своё время. Скоро. А про беспредел… Забудьте с ходу встревать, в натуре вам говорю. Со старшими вначале советуйтесь. Тут в каждой хатке свои понятки. Потом начнёте просекать что к чему, тогда и будете своей головой думать.
Чем выше поднимались вверх, тем больше встречалось пьяных. Странно было видеть такое количество в разгар дня, однако возле кладбища стало и вовсе стрёмно. За кладбищем жили жиганы, как поведал Альберт Калужский, и посоветовал обойти. Завернули в Лермонтовский переулок, да по широкой дороге имени Красных Печатников, которые, должно быть, развешивали по городу алые полотнища с лозунгами, двинулись вниз.
— Не отобедать ли нам? — почтенный доктор плотоядно потёр живот, засматриваясь на богато расписанную вывеску «Краеедческий музей», украшенную с одного края золотистым караваем, а с другой — цельной печёной свиной ногой.
— А то, и зайдём, тут вкусно кормят! — вдохновился бард Филипп, который знал в Вышнем Волочке всё, и предупредил парней: — Не вздумайте только печёно вепрево колено заказывать, что на вывеске нарисовано, за это здесь сразу бьют.
— Почему? — изумился Михан.
— Достала та фигня за долгие годы. Сразу дурня выдаёт с головой. Лучше говорите «жареная свиная рулька».
— Зайдём, — решил Лузга. — Бабьи цацки надо пропить, они мне карман жгут.
— Слышь, Лузга, а как так получилось, что поп у хозяйки украшения стянул? — не унимался Михан. — Я за попов слышал, что у них вроде клятва нестяжательства, а их бога вообще за серебро казнили, с тех пор они против сребролюбия.
— Это для паствы, — серьёзно ответил Лузга. — У самих попов бог отдельно, жизнь отдельно.
— Снова они показали свою сущность лукавую и лицемерную. Все это не бескорыстно, разумеется, — при этих словах Альберт Калужский сплюнул и переступил порог харчевни.
В «Краеедческом музее» пахло сыромятной кожей, лошадьми и дёгтем. Туманной завесой болтался синий табачный дым и смердел так, что шуба заворачивалась. Всюду слышалась окающая речь. Кабак был битком набит водоливами и коноводами, рослыми, плечистыми, с руками-лопатами уроженцами низовий Волги. Филипп сразу почувствовал себя как карась в родном пруду. Глазки маслянисто заблестели, бородка распушилась, он приосанился, окинул взглядом залу и увлёк ватагу к дальнему столу, из-за которого поднялась большая компания. Расположился, подбоченился, поискал глазами холуя, громко щёлкнул пальцами:
— Палаво-ой! — не дождался, повторил: — Половой… урод!
Словно из-под земли, возле стола появился рослый парень, навис над бардом, улыбнулся угодливо и тупо.
— Добро пожаловать, гости дорогие. Милости просим! Пища у нас грубая, зато простая и невкусная. Как говорится, сами бы ели, да семья голодная, — оттарабанил половой, уставившись в пол.
— Пожрать и выпить, — распорядился Лузга, хлопнув о стол бабьими цацками. — Пива и рульку свиную на доске, с хреном.
Половой махнул ладонью, не прикасаясь к столешнице. Цацки исчезли.
Парням стало понятно, почему холуй так себя вёл: хари вокруг мелькали откровенно каторжные. Казалось опасным поднимать глаза и смотреть на эту публику — того и гляди зарежут. Только Филипп чувствовал себя на своём месте, ибо происходил из деревни сволочей, что заламывают несусветные цены за перетаскивание через перевалок ладей купеческих, а получив плату, тут же идут пропивать, порождая драки, смертоубийства и сволочных детей, становящихся бардами. Чтобы скрыть робость, Жёлудь придвинул случившийся под рукою листок, украшенный пышным вензелем в виде строенной буквы «В». «Вестник Вышнего Волочка» сообщал жителям разные разности:
«Нечисть завелась на старой поварне.
Мимо старой поварни, что на Льнозаводе, бабы и девки боятся ходить по вечерам. Раздаются там нечистые голоса, а по ночам блуждают синеватые огоньки.
Там, куда не доходят руки и доброе слово, разом заводится нечисть», — успел прочесть Жёлудь, водя пальцем по строчкам.
— На чё ты там зыришь? — сунулся Лузга. — А… боевой листок. Пишут умельцы всякую шнягу, не бери в голову, паря…
— Бери в рот, — мгновенно закончил бард.
— По себе о людях судишь, Филя, — заметил Лузга. — Ты хрен съешь и два высерешь.
— А тебя мама с детства учила: не пей, не кури, ходи на айкидо, вот ты таким и вырос.