— Со скоморохами лучше было? Траву постелил, небом укрылся, росой позавтракал?
— Случалось и бедовать, — не стал спорить бард, улыбнулся мечтательно в бороду. — Со скоморохами весело было. И хмель, и кураж. Когда один день густо, а другой пусто, оно всяко интереснее, чем однообразно кашу есть.
— Скоморохов-то, я слышал, повыбили за их бесчинства.
— Ага, Лучезавр всех и извёл на своей земле, — с неожиданно злобой проговорил Филипп. — Как бы сказал дядька твой Щавель, светлейший князь явил мудрость в подобающее время, обратив её пользительное действие руками народа против самого народа на благо народа.
— Не родня он мне, — буркнул Михан. — Просто знаю его с детства, я Жёлудю ровесник. Упросил в Новгород взять, службу какую найти.
— Жёлудь-то почто так высокомерно с тобой? То разговаривает через губу, то бздуном, то дристуном обзывает? Потому что боярский сын и гнобит всех, кто ниже родом, или ты досадил ему чем?
Михан словно прозрел, у него аж дух перехватило.
— Пожалуй что, и так, — оторопел было парень, но быстро опомнился. — Ведь ты прав…
— Со стороны-то виднее, — самодовольно заметил Филипп. — Да и повидал я больше. Знаешь, что я тебе скажу, — торопливо зашептал бард, — почему Лучезавр все гастролирующие творческие коллективы извёл? Они в своих странствиях информации о жизни в других областях набирались, людям рассказывали и тем самым князю мешали бесчинствовать. Ведь править легче тёмным народом, которому говоришь, что за лесом ведьм сжигают и негров вешают, а они по серости своей верят. Наивное быдло угнетать куда легче.
— Сейчас люди тоже странствуют, запрета на передвижение нет.
— То отдельные люди, да кому они расскажут — двум-трём. А скоморохи представления давали, собирая на площадях толпы, и не только изустно рассказывали про житие в иных местностях, но и показывали с высоким артистизмом. Много было раньше этих творческих коллективов, просвещали они народ, как Сванидзе аудиторию, потому и сделались неугодны новому князю. Он приказал распустить порочащие слухи, винить скоморохов в злодействах и непотребствах, а потом и все дела разбойников на них свалил. И спустил цепных псов режима, так и кончились гастроли по стране. Разрешили только одиночкам выступать, вот как я сейчас брожу, а в одиночку разве много добудешь? Эх! — всплеснул руками бард и хлопнул по коленям. — Теперь только на хлеб и пиво наберёшь, а на новые портки подожди. Вот и приходится изворачиваться, как сегодня.
— Да, понимаю, — потрафил ему Михан, у которого в сердце ещё сохранилась щекотка полного риска и жгучей тайны приключения.
— А мы, нельзя забывать, деятели культуры, — горестно вздохнул бард. — Последний хрен без соли доедаем. Всегда нас притесняли: то мужики побьют, то городская стража карманы вывернет, но князь, тот совсем за грань заступил. Натравил на нас кровавую дворню, а потом этих ближних товарищей своих, которые его в кремль посадили, слышь-ка, сам и перебил. Боялся, что свергнут, слишком злые они были, да вольные в своих помыслах и поступках. Но злейший среди них был Щавель.
— Да поди ж ты! — не поверил Михан.
— Я помню его молодым, когда он скоморохов истреблял и бунты по областям усмирял. Видывал его в расцвете сил. Ух, и лютый! Из лука садил не целясь, раз-раз-раз, и все убитые лежат. Ни баб, ни стариков, ни детишек малых не жалел. Что Лучезавр сказал, то и делает, княжеские слова по велению своего чёрного сердца истолковывая в расширительном направлении и только в сторону ужесточения. Не человек, хуже волка. Даже басурмане его почитали как демона, а хан за голову награду назначил. Думаю, поэтому Лучезавр и помиловал Щавеля. Сослал подальше в чухонские земли эльфов пугать, приберёг для грязных дел. Сейчас сам видишь, он что творит.
— Так вроде по справедливости, — стушевался Михан.
— Князь его руками разгребает, в чём сам мараться не хочет. Щавелю только волю дай, уж он разгуляется. Со звериной удалью порядок наводит, всю Русь спалит и на колени поставит. Ты не знаешь, зачем его князь отправил?
— Как все, знаю, рабов ловить, — бесхитростно ответил парень и только потом опомнился: — Так зачем?
— Рабов — это до кучи. Думает князь вершить суд и города чистить, а потом все грехи на него списать и пустить в расход, как прежних своих товарищей. Это власть, парень, в ней умри ты сегодня, а я завтра, такие отношения. Я, типа, весь в белом, а вокруг все в добре. По той же схеме, как со скоморохами. Останешься при Щавеле, тебя тоже подставят, кончишь жизнь на плахе.
— Что же делать?
— Иди в дружину, тебя вроде привечает Скворец. С ним говори, в десятках сегодня недобор, глядишь, возьмут стажёром. Хотя бы на время. Вернёшься в Новгород, а там как повезёт. Да ты парень хваткий, не пропадёшь. Для тех, кто не тушуется, в Великом Новгороде каждый день шанс выпадает жизнь изменить. К лучшему или к худшему, но шанс есть.
За забором послышались голоса. Михан подскочил как ужаленный, но то были свои. Ратники возвращались с гулянки.
Городская стража, заявившаяся поутру, была встречена злобным окриком засевшего на фишке Михана со второго этажа.
— Стой, кто идёт?! — рявкнул парень со всем усердием.
Городовые буксанули, приобалдев от разгромленного постоялого двора с забаррикадированными окнами и насаженной на кол головой со снесённой макушкой.
Щавель принял делегацию в растерзанной трапезной. Раненых перенесли наверх, и остались только трупы, разложенные вдоль стен, новгородцы у одной, «медвежата», сваленные друг на друга, у противоположной. В дальнем углу обосновался Лузга. Он разложил на столе амуницию стрелков и чистил ружья. «Медвежата» привезли кремнёвые кавалерийские мушкетоны, новенькие, с лакированными светлыми ложами и блестящими стальными частями. Лузга блаженствовал — был сыт и при своём законном деле. Сноровисто шурудя шомполом, он даже негромко напевал под нос. При виде поющего ружейного мастера посреди штабелей трупов городовых продрал мороз. К разговору спустился Карп и подтянулся из кухни Сверчок с парой дружинников из уцелевших.
— У вас война с Осташковом? — осведомился Щавель, не вставая со скамьи. Недостойно было лихославльскому воинству, испугавшееся предотвратить стычку на своей охраняемой территории, получать от боярина знаки уважения.
— У нас со всеми мир, мы под светлейшим князем новгородским ходим, — начальник городской стражи знал, с кем разговаривает, держался почтительно и подобострастно. — Не могу знать, зачем селигерских к нам занесло, но есть версия. Беда у нас, боярин…
— Они на Ивановом дворе на постой должны были встать. Где они сейчас?
— Нет их там, проверяли. Они после злодейства своего умелись по дороге на Поршинец, на Москву. Беда случилась, кто-то ночью взломал укрывище и разбудил Даздраперму Бандурину. Нынешнее полнолуние единственное в году, когда такое было возможно. Есть версия, что это дело рук проклятых «медвежат», для того они прибыли в Лихославль, а на вас напали до кучи, потому что случай представился.