И вы еще осмеливаетесь отрицать, что отец д'Оржеваль посылал шпионов в наши штаты, колонии, являющиеся территориями, принадлежащими короне Англии, которая в настоящее время, насколько мне известно, находится в мире с Францией. Вы отрицаете все эти бесстыдные деяния, которые он непрестанно умножал?
— Конечно.
— Между тем я располагаю большим количеством донесений, обнаруженных при обыске, у шпионов, которых нам удалось перехватить и которых мы великодушно отпускали, если они оказывались французами.
— Клевета!
Вдруг раздался женский голос:
— Нет, отец мой! Не клевета.
Это была Анжелика, давшая себе слово сохранять сдержанность, но все же вмешавшаяся в разговор, так как видела, в какое состояние ввергают пожилого человека подстрекательские речи иезуита.
— Не клевета, — решительно заявила она. — По меньшей мере единожды я была свидетельницей того, о чем говорит сэр Сэмюэль. Как-то в районе Пофама я плыла в лодке, хозяин которой, переодетый английским матросом, оказался одним из тех шпионов, которых отец д'Оржеваль посылал в Новую Англию.
При звуках ее голоса, отчетливо прозвучавшего в наступившей тишине, иезуит медленно перевел на нее взгляд.
У Анжелики были все основания смутиться, ибо, находясь на положении выздоравливающей, она была в неглиже и сидела на ступеньках лестницы.
Однако ее шелковый кружевной пеньюар, весьма корректный и обольстительный, вполне мог сойти здесь, в Америке, за изысканный туалет. Кроме того, сидя на возвышении, в окружении всей женской половины дома, часть которой расположилась у ее ног, она восседала подобно королеве, с высоты своего трона глядевшей на противника. Вот почему она чувствовала себя готовой скрестить с ним шпаги.
Жоффрей де Пейрак выступил вперед, упреждая вспыльчивого священнослужителя, столь щепетильного в вопросах этикета.
— Моя жена, графиня де Пейрак, — представил ее он. Иезуит, казалось, не слышал: взгляд, который он устремил на величественную, окруженную камеристками даму, обжигал льдом и огнем, и лишь ей одной дано было понять его значение. Видя, что он хранит молчание и ждет продолжения, она сказала со спокойной уверенностью:
— Я не утаю от вас имени этого шпиона, поскольку он сам, возвратившись к берегам Новой Франции, не скрывал ни своей роли, ни указаний, полученных им от своего руководителя отца д'Оржеваля, равно как и приказа, отданного ему последним, — тайно проникнуть в Новую Англию. Он был членом вашего «общества», преподобным отцом Луи-Полем Марэше де Верноном, и так как я уверена, что вы его знаете, то готова предоставить вам о вашем брате во Христе сведения, подтверждающие справедливость моих слов. В течение нашего многодневного путешествия у меня было достаточно времени близко познакомиться с ним.
— Сомневаюсь! — заявил он с презрительной улыбкой хорошо осведомленного человека.
Вдруг, словно утратив к ней интерес, он обратился к старому Векстеру, вполголоса посылавшему слугу в свой кабинет за шкатулкой, в которой хранились документы, имеющие отношение к папистским шпионам.
— Не стоит труда, сэр! — бросил он. — Мне известны все ваши хитрости, презренные еретики. Уже не в первый раз эти господа реформаторы фабрикуют грубые фальшивки, чтобы оскорбить и уничтожить католическую, апостольскую и римскую религию — самую истинную на свете.
— Боже всемогущий! — воскликнул старик. В исступлении он сделал движение, словно желая броситься на провокатора. Однако Жоффрей де Пейрак и лорд Кранмер удержали его. Так отец де Марвиль взял реванш над своими опозоренными врагами, которые наконец-то получили по заслугам. Но он сказал еще не все.
Повернувшись к Анжелике, он ткнул в нее мечущим молния пальцем, в ту, чье имя было, по его мнению, отягощено проклятием и которая сочла возможным без стеснения обратиться к нему со светской речью, позволительной лишь непорочным душам.
— А вы… госпожа Серебряного озера! — воскликнул он громовым голосом. — И вы меня не обманете. Ибо знайте, мадам, что он обвинил вас перед смертью:
«Это она! Это она! Я умираю по ее вине». — Он выждал паузу, позволив эху своих слов прокатиться по дому, после чего продолжил глухим голосом:
— Но вас ждет возмездие. Равно как и вас, — выкрикнул он, поворачиваясь к графу де Пейраку, — вас, ставшего добровольным рабом Мессалины, равнодушного к народным нуждам, принимающего самые ответственные решения в угоду ничтожным и изощренным капризам этой бессовестной женщины!
На сей раз в прихожей миссис Кранмер воцарились растерянность и паника.
Англичане вообще перестали что-либо понимать в проклятиях, изрыгаемых этим одержимым, дьявольская сущность которого, многократно изобличаемая их пасторами, раскрывалась теперь на их глазах.
Уловив гневное выражение на лице того, кого он называл Человек-Гром, Тагонтагет-ирокез догадался, что их союзнику нанесено оскорбление, и ринулся вперед, ухватившись за рукоятку томагавка, следя своими цвета черной воды глазами за двумя этими удивительными м так странно одетыми бледнолицыми, ожидая, откуда последует сигнал, который позволил бы ему раскроить несколько черепов.
Воцарилась зловещая тишина, дышащая ненавистью и страхом.
Ее разорвал внезапный звук фанфар, пронесшийся по этажам и напоминавший одновременно шотландскую волынку и визг резаного поросенка.
Пришлось противникам поневоле прервать перепалку и выяснить его происхождение; подобно послушным парусам корабля под порывом встречного ветра, все присутствовавшие повернули головы в одну сторону и признали в этом мощном оркестре голоса двух разгневанных близнецов.
После минутной растерянности вся женская половина собравшихся встрепенулась и, призываемая долгом, стрелой влетела наверх.
В большой опустевшей комнате Онорина, стоя на табурете, который она подвинула к люльке, с неописуемым выражением лица наблюдала за яростным бунтом Ремона-Роже и Глориандры.
Какой глубинный инстинкт подсказал им, что о них забыли?
Размахивая сжатыми кулачками, они предавались оглушительной ярости, и нельзя было определить, кто — мальчик или девочка — кричит громче? Рут и Номи, подхватив на руки близняшек, вглядывались в их побагровевшие личики и бегали по комнате, раскачивая их во все стороны, чтобы успокоить, но не могли обнаружить главного горлопана, поскольку чепчики сползли им на нос.
Во всяком случае, этот инцидент послужил доказательством того, что Ремон-Роже нагнал в росте и силе свою сестренку.
Северина бросилась к Онорине и учинила ей допрос по всем правилам. Однако юная особа ответила ей глухим молчанием, с явным удовлетворением наблюдая за проявлениями бунта близнецов.
Убедившись, что она ничего не достигнет, настаивая на продолжении следствия, Северина увела с собой счастливую Онорину.
Рут заставила Анжелику лечь в постель, и та с наслаждением вытянулась, ощутив прикосновение свежих простынь.