И, наконец, он был рад присутствию Патюреля, ибо, прежде чем возвратиться к себе, намеревался заехать в Голдсборо, чтобы попросить его положить конец безобразию: мало того, что без малого триста английских рыбачьих шлюпок бороздили Французский залив, нынешним летом эти бостонцы без зазрении совести установили свои сушильни на акадеком побережье, то есть на берегу, отведенном для сезонных рабочих из Сен-Мало, что явилось причиной инцидента, который не удалось разрешить мирным цутем. Пункт третий.
Его выслушали, а затем, не скупясь на обещания и приличествующие случаю слова ободрения, перенесли с «Радуги» на его судно нужные товары, чтобы избавить от необходимости побираться в Бостоне, товары, приправленные разнообразными подарками для милой и прелестной жены и целого выводка детей, которых так умело воспитывала в большом деревянном форте Порт-Ройяла их гувернантка, мадемуазель Радегонда де Фержак.
Девочкам предназначались куклы с расписанными красками восковыми личиками и в таких роскошных туалетах, какие и не снились акадским арендаторам, забытым своим правительством, все равно, парижским или квебекским.
Лорд Кранмер лично удостоверялся в том, что тяжелая жизнь и нищета, в которой прозябали обитатели редких французских поселений этого региона, не могли служить серьезным препятствием для рыбного промысла Новой Англии.
Тем не менее он сокрушенно качал головой:
— Эти французы, акадские или канадские — просто одержимые.
И все же любые проблемы могли быть решены мирным путем. Его миссия подходила к концу. Корабль английского военно-морского флота, на борту которого находился адмирал Шеррилман, возник из затянутой дымкой тумана бухточки, где два дня простоял на якоре в ожидании «Радуги».
Уверенный в будущем благодаря Пейраку, которого он наделил всеми необходимыми полномочиями — «Только французы могут управлять французами»,смеясь, проговорил он, — лорд Кравмар раскланялся со своими гостеприимными хозяевами.
Обратившись к Анжелике с наилучшими пожеланиями и словами приэнательности, он приблизил свою рыжую остроконечную бородку к двум колыбелькам и улыбнулся.
Вместе с ним уходил в прошлое, растворялся яркий образ Салема со всеми его чудесами.
Рум и Номи по-прежнему были с ними, однако давно уже расстались с остроконечными немецкими каптошонами, которых требовал от них салемский этикет и, облачившись в длинные накидки, скрывавшие алую букву, повязав на голову модные французские чепчики, отпускавшие на волю белокурые волосы, свободно обрамлявшие их миловидные лица, превратились в самых обыкновенных женщин.
В компании этих иностранцев, вдыхавших с бодрым ветром бескрайнего внутреннего моря привычную их сердцу анархию свободы, они вполне могли бы сойти за английских пассажирок, возвращающихся в родной поселок, затерявшийся в изгибах устья, или в маленькую островную общину, живущую ткачеством и земледелием.
На следующий день на горизонте показались очертания Мэна. Мэна, носящего имя французской провинции, названной англичанами в честь их королевы, супруги Карла I Стюарта и дочери Генриха IV французского — герцогини, получившей по наследству этот анжуйский фьорд. Какой первооткрыватель остался равнодушным перед дикой и живописной красотой этих мест: изрезанными берегами, бескрайней ширью лиманов Пискатога, Сако, Кеннебека, Чипскота, Дамарискота, Пенобскота, Сен-Круа, Сен-Жана — рек, омывающих бесчисленные, поросшие лесом островки, впадающих в тихие заливы?! Кто не восхитился бы буколическими лабиринтами, образованными высокими розовыми и голубыми обрывистыми утесами, чередующимися с просторными, усыпанными золотым песком пляжами?! За преградой этих неистовой красоты берегов высились поросшие кудрявыми лесами горы, покрывающие бескрайний континент, испещренный тысячами озер, иные из которых достигали пятнадцати лье в длину, другие же напоминали круглый, лазурный или изумрудный глаз, глядящий из лесной чащи.
Едва лишь пассажиры узнали гору Камден, вознесшуюся перед Пентагуэлем, на борту почувствовалось заметное оживление. Все бросились к носовой части.
Но, как и следовало ожидать, невесть откуда взявшиеся хлопья тумана потянулись навстречу судну. Так гостеприимно встречал их Французский залив, славящийся своими туманами и приливами.
Послышались возгласы разочарования. Кое-кто отправился за пальто, шалями и одеялами. Укутали и новорожденных, также вынесенных на бак в эту торжественную минуту их прибытия на новую родину. Но никто не изъявил желания покинуть палубу. Сгустившийся туман скрывал от взора верхушки мачт, и корабль, отягощенный рассевшимися на реях привидениями, сбавил ход. Вода струилась золотистыми каплями. Солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь густую пелену тумана, играли всеми оттенками спектра, и видно было, как дрожат в каплях голубые, зеленые, оранжевые и золотистые искорки маленькие радуги.
Путешественники вступали в страну радуг, о которой грезил, отправляясь на поиски своего отца, Флоримон.
Внезапно подул ветер, все вскрикнули, и Анжелика улыбнулась, увидав пляшущих от радости и издающих восторженные возгласы Северину и Онорину, а вдали, как из ларца, обитого изнутри голубоватым туманом, выступали два розовых холма острова Мон-Дезер. Их появление, окрашенное благородными красками пурпурной зари, нежными светлыми лучами, ласкающими их своими серебряными, прорывающимися сквозь облака кистями, предвещало скорое прибытие в Голдсборо. Еще несколько часов, и будет пройден мелкий фарватер, судоходный лишь в часы большого прилива, станут видны громоздящиеся над берегом и портом дома и темная бахрома собравшихся в ожидании людей.
Северина и Онорина, смеясь, водили хоровод, матросы подбрасывали в воздух шапочки.
Анжелике захотелось взять одного из новорожденных на руки. Она никак не могла привыкнуть к ним, таким крошечным и невесомым. Ей все казалось, что они растают у нее на руках, растворятся в своих белых шерстяных одеяльцах.
Как мало места они занимали, спящие! Оживляющее их дыхание было почти незаметно. Доверчивые, хрупкие, они предавались сну.
Окружавшие ее люди что-то объясняли. Указывали на две округлые горы, возвышавшиеся над морем, как они указывали бы ей на собравшихся на причале родственников или друзей, с радостным нетерпением ждущих встречи с ними.
Радость Северины находила отклик в сердце Анжелики. Этот дикий уголок суровой Америки стал для юной изгнанницы «родиной», домом, привилегированным местом, где отдыхаешь в кругу близких и друзей, словом, у себя.
«А ведь это не так уж и мало, — думала Анжелика, — когда удается создать для приговоренных к смерти или заключению беженцев человеческие условия, чтобы они вновь почувствовали вкус к жизни и испытали мгновения счастья, складывающиеся из радостей любви и труда под Божьим небом, даруемые лишь свободным людям».
Стояла чудесная погода, когда «Радуга» бросила якорь у берегов Голдсборо.