Потом они плыли по лиману, но о близости моря говорили крики чаек и бакланов, соленая вода прибывала и отступала, повторяя приливы и отливы моря; берега фьорда были усеяны ракушками.
Потом солоноватый привкус ветра окончательно исчез. Это был лес, с его оглушающим безмолвием, с запахом сухого мха, спелых ягод и грибов. Затем появилось первое изумрудное озеро с ледяной водой, окруженное теплой березовой рощей, сверкающей золотом своей листвы.
Но осень еще робко показывала свои цвета — в ярко-зеленом одеянии леса лишь кое-где мелькали медные и рыжие пятна; только березы первыми уступили натиску желтизны, и их янтарные листья уже начинали бледнеть.
Они двигались по просеке, проложенной в лесу, и по дороге, пересекающей равнину. Все последние годы здесь работали дорожные команды, присылаемые из Голдсборо. Первую половину пути предстояло преодолеть верхом на мулах.
Маленький караван поднимался к Вапассу, останавливаясь у небольших серебряных рудников, на каждом из которых было не более пяти-шести шахтеров. Таким образом, перевозя семью, Жоффрей де Пейрак мог одновременно проверить работу своих людей. Все они были холостые, но в скором времени предполагалось переселить сюда семейные пары с побережья, поскольку некоторые рудники решено было расширить.
Жоффрей де Пейрак пошел на это с неохотой. Приезд новых людей неизбежно повлек бы за собой развитие торговли; скромные хижины шахтеров, напоминающие жилище пионеров, могли бы превратиться в фактории, и всегда подозрительные французы вскоре прознали бы про них. Богатство Пейрака и без того раздражало их.
Первое путешествие в Вапассу верхом на лошадях было героической эпопеей, чуть ли не подвигом. Местность им совершенно не подходила. В этом суровом краю проще всего было передвигаться по речному пути: и река с ее многочисленными притоками была дорогой, подаренной самой природой, чтобы облегчить путь среди вздымающихся скал и зияющих расщелин, глубоких оврагов и холмов, бесконечной чередой, словно волны океаны, сменяющих друг друга.
Жоффрей де Пейрак не отказался от своего плана завести лошадей: с их помощью можно было бы гораздо быстрее распахать пустующие земли; они были необходимы, чтобы снабжать припасами удаленные рудники, к которым нельзя было добраться по реке, так что к ним высылали пешие отряды, продвигавшиеся очень медленно, потому что приходилось нести грузы на собственной спине.
Но на сей раз вместо лошадей появились мулы. Их доставили из Швейцарии через Геную, где Эриксон погрузил их на корабль. Коренастые, устойчивые, с твердой поступью, они были незаменимы в горах. Привыкнув ходить по горным тропам, они не пугались грохота сходящей лавины и рева горного потока, зажатого в узком ущелье.
На одном из самых смирных мулов ехали младенцы: каждый сидел в корзине, привязанной к седлу. А мула вел под уздцы один из тех швейцарцев, которых набрал полковник Антин. За ними, сидя в седлах, как амазонки, следовали женщины, которым было поручено присматривать за детьми.
Через несколько дней караван подошел к Кеннебеку, перешел его вброд чуть выше маленькой фактории голландца Петера Боггана, миновав затем пустынную миссию Норриджвука, которая несколько лет назад была резиденцией отца д'Оржеваля.
До сих пор наступление осени, надвигающейся, будто лесной пожар, с севера, было едва заметным, и далекие склоны холмов были едва подернуты розово-рыжим отблеском. Внезапно пожар настиг их. Они ехали, осененные пунцовой листвой кленов, а когда выезжали из кроваво-красного подлеска на поляны, то оказывались словно под пурпурно-розовым куполом роскошного собора, сквозь который пробивались солнечные лучи и который сиял тысячами огней, как изумительной красоты витраж.
Анжелика вновь ощутила прилив восторга, уже испытанный ею во время первого путешествия. Те впечатления столь глубоко врезались в память, что сейчас она узнавала каждую мельчайшую деталь дороги.
Они сделали привал на берегу озера, где некогда, изнемогая от жары, они купались, а кто-то подглядывал за ней из-за деревьев на вершине скал и потом рассказывал, что видел ее, «обнаженную, выходящую из вод».
На этом песчаном берегу Онорина забыла свои туфельки и выменяла у вождя металаков Мопунтука шкурку куницы, отдав ему брильянт, подаренный отцом.
Девочка, тоже помнившая об этой удачной сделке, с гордостью взглянула на мать.
Затем им довелось проезжать недалеко от Катарунка, сожженного форта, в котором они едва не погибли. Им показалось, что они узнали на другой стороне реки это место, теперь совершенно заброшенное. Для индейцев здесь было святилище, где покоились останки пяти убитых великих вождей ирокезов.
Чуть дальше они встретили ирландца О ' Коннела, управляющего ближайшим рудником.
На этого человека они вполне могли полагаться, он был расторопен и трудолюбив, но после сожжения форта и склада с пушниной характер у него стал невыносимым. Он не уставал повторять, что лучше Катарунка нет ничего на свете и никогда уже не будет. Ладить с рабочими ему было трудно, и редко кто приживался у него больше, чем на один сезон. Тем не менее рудник процветал и был одним из самых доходных среди владений Жоффрея де Пейрака.
Внезапно маленькая Глорианда лишилась своей кормилицы, и страсти сразу же накалились.
Юная индианка, такая послушная, такая сдержанная и спокойная, убежала в лес, привязав дочку к спине. Муж догнал ее и привел обратно. Но она дала понять, что с ее настроениями и склонностями следует считаться. По крайней мере, с ней следует советоваться, прежде чем принимать решение. Может быть, она мечтала провести зиму в Вапассу.
С другой стороны, юная негритянка, шедшая с караваном, неоднократно жаловалась на нанесенные ей обиды. Обида была не в том, что ей пришлось карабкаться по горам с ребенком на руках и мешком на спине. Это ей было не в диковину: и не такое приходилось переносить в течение нескольких месяцев, когда она со своим мужем из племени банту и старшим братом убегала от надсмотрщиков с собаками, которых хозяин бросил в погоню за ними. Но она заключила договор с человеком, купившим ее в Ньюпорте: кормить белого ребенка, как только родит своего. Однако случилось так, что она не смогла выполнить свои обязательства: ей не удалось родить ребенка вовремя, и этим воспользовались другие, заняли ее место, нанеся ей тем самым незаслуженное оскорбление.
В какой-то момент ей показалось, что настал ее час и что она сможет заменить Иоланду при маленьком Раймоне-Роже.
Иоланда с Адемаром чуть ли не каждый день заявляли, что покинут караван, поскольку ничто не связывает их с Кеннебеком. Да и от Новой Англии это было слишком далеко. Они постоянно осыпали друг друга упреками, что сорвался план, который мог бы принести им целое состояние.
— Или завести в петлю, — говорил Адемар. — Все знают, что бывает с французами, оказавшимися в Новой Англии.
По правде говоря, Иоланде хотелось жить только в одном месте — у своей матери «Марселины-красотки», на ее ферме в Чигнету, у берегов Французского залива. Или же — и в этом сходились оба супруга — под покровительством мадам де Пейрак. Поэтому они все же не уходили из каравана, продолжающего двигаться к Кеннебеку.