Все лето и осень, вплоть до наступления зимы, на сторожевой башне несли вахту часовые, и каждый день командир наемных солдат Марсель Антин высылал на разведку несколько патрулей, которые прочесывали окрестности.
Только с первым снегом напряжение несколько спадало, и можно было позволить себе немного ослабить бдительность. Ибо снег, помимо покрова божественной красоты, сверкающего тысячами огоньков под лучами зимнего солнца, нес покой и нечто вроде перемирия.
Это отнюдь не было игрой воображения. Снег и холод давали людям гарантию мирной жизни. То было тяжкое время для зверей и всех, кто страдал от недостатка пищи и тепла, но зато оно великодушно избавляло от самого страшного, самого разрушительного бедствия — войны.
Таково было своевольное решение природы, воздвигшей барьер между человеком и его страстями, его тягой к насилию и крови. Природа слепа, но она бдительный страж: капризная и язвительная, она с пренебрежением относится к человеку — букашке, возомнившей себя великаном. А если тот пытается вступить с ней в борьбу, она приходят в ярость. Если бы мы умели понять ее внешне безрассудные проявления, то должны были бы не проклинать их, а благодарить за то, с какой самоуправной небрежностью опрокидывает она все честолюбивые планы человека. Так произошло с «Непобедимой армадой»: прахом пошли долгие годы тщательных приготовлений; буря разметала испанский флот, изменив тем самым ход истории, и все эти корабли, груженные золотом, опустились на дно морское…
То была одна из причин, по которым Анжелика любила снег. Нет ничего более восхитительного, когда поднимаешься с теплой постели в хорошо протопленной спальне, чем, подойдя к окну, не столько увидеть сквозь заиндевелое стекло, сколько угадать бесшумно выпавший за ночь снег, окутавший землю своим пушистым покрывалом. День будет совсем иным.
Но надвигались другие заботы: надо было приниматься за пирог. Детей отослали гулять.
В едином порыве они побежали за близнецами, чтобы показать им их первый снег. Нянькам пришлось уступить: младенцев вынули из колыбели и торжественно понесли на улицу. Закутанные в меха, они щурились и моргали своими крохотными веками от непривычного блеска, потому что снег отражал солнечные лучи как зеркало. А дети, сгорая от желания поделиться с ними своей радостью, казалось, говорили им:
«Смотрите! Смотрите, маленькие принцы, как прекрасен надаренный вам мир!»
Лукас М'боте, негр из племени банту, бесстрашно смотрел на снег, который видел впервые в жизни. Он входил в этот новый для себя мир с невозмутимостью первобытного воина, для которого земля за пределами его деревни представляется неведомой враждебной территорией, полной ловушек, опасностей и колдовских чар, и его с детства приучали встречать их с достоинством, не унижая себя ребяческим удивлением.
Напротив, Ева Гренадин, также никогда не видевшая снега, радовалась ему так шумно, с таким восторгом зарывалась в белоснежные сугробы, что ничем в этом отношении не отличалась от ребятишек.
Да, Анжелика была уверена, что всегда любила снег, и, разбирая вместе с Онориной, сидящей на скамеечке у ее ног, целебные корни, складывая их в берестяные шкатулки, она вспоминала свое детство в Монтлу, старом пуатевинском замке, который становился таким прелестным, когда его старые круглые башни надевали капюшон из белого меха.
Монтлу, объясняла она девочке, это что-то вроде Вапассу. Зимой, когда они жались друг к другу в большой кухне, чтобы согреться, было так одиноко… В любой момент могли нагрянуть солдаты-грабители или разбойники. Когда опасность возрастала, крестьяне покидали свои хижины и приходили в замок просить убежища. Тогда поднимали подъемный мост на проржавевших цепях. У них был свой наемный солдат, немец или швейцарец, вроде Курта Рица, а алебарда у него была в два раза больше, чем он сам.
В Пуату была порода очень маленьких осликов, с густой шерстью и большими ушами, словно вырезанными кривым ножом, такие они были грубые. Те, которых ее отец выращивал вместе с мулами, в холодные дни тоже приходили проситься в замок.
Сначала слышался стук их круглых крепких копытцев по деревянному настилу моста, затем они выстраивались кружком перед воротами и ждали. Если им долго не открывали, они начинали реветь. Ну и какофонию они устраивали!
— Расскажи! Ну, расскажи еще про черных осликов, — умоляюще говорила Онорина, которая обожала воспоминания Анжелики о своем детстве.
В год своего возвращения из Квебека Анжелика подарила Йонасам «придурковатого» пса, которого спасла от бури и, уступая мольбам Онорины, вырвала из рук мучителей.
— Он будет охранять вас от пожара!
Говорили, что собаки этой породы обладали способностью чувствовать опасность — своим особым чутьем они улавливали малейший запах гари в любом уголке дома и начинали биться о стены, как безумные, но без единого звука, ибо они «не лаяли». Более пес, кажется, не годился ни на что. И поскольку до сих пор в Вапассу еще не было — хвала Господу! — ни одного пожара, то нельзя было удостовериться в тонкости его чутья. При этом он несколько раз терялся в лесу, и однажды его едва не загрызли волки. Но зато он превратился в счастливого пса.
Эльвира и дети очень любили его, и он любил всех детей. Он старался приносить пользу: зимой укладывался на промокшие маленькие чулочки, чтобы быстрее высохли. Летом приходилось сажать его на цепь, чтобы он опять не угодил в беду — не понимая этого, он огорчался и утешался только тогда, когда его впрягали в маленькую тележку (а зимой — в санки), и он катал малышей, еще не умевших ходить.
С выпавшим снегом обычно закалывали двух-трех свиней: это был праздник, открывавший собой длинную череду зимних торжеств и увеселений.
Сначала будет предрождественская неделя со всеми положенными обрядами и молитвами. Затем Рождество, благоговейное и светлое празднество, затем день Богоявления, когда все будут дарить друг другу подарки в память о волхвах и вифлеемской звезде.
Жизнь дома вошла в свое привычное русло. Анжелика находила время подолгу расчесывать прекрасные волосы Онорины и гулять с ней, следить, как растут близнецы, как с каждым днем все осмысленнее становится их взгляд. У Глорианды был золотистый цвет лица, черные волосы, которые уже начинали виться, а глаза были бездонно-синие, но не темные, а васильковые. «Глаза моей сестры Мари-Агнес», — думала Анжелика о той, что сначала стала прелестной фрейлиной королевы, а затем постриглась в монахини.
— Дочь Жоффрея!
Она брала ее на руки и ходила по комнате, разговаривая с ней.
— Какая ты красивая! Какая ты милая!
Но Глорианда равнодушно слушала комплименты. Ее синие глаза словно разглядывали что-то внутри себя, как будто она с самого начала укрылась в своем мирке, выбрала собственную дорогу из-за того, что при появлении на свет удостоилась меньшего внимания, чем брат-близнец.
Жоффрей де Пейрак, очарованный ее красотой, уделял ей много внимания, но успеха также не добился. Однако она умела быть любопытной, пытливо вглядываясь в окружающий мир, но люди, их голоса и движения привлекали ее не больше, чем мелькание солнечного зайчика и блеск какого-нибудь украшения. Казалось, она все еще прислушивается к хору ангельских голосов, звучащих в ней самой.