Резко пикируя, мы пытаемся набрать скорость и оторваться от преследователей. Один из молодых вдруг клюет носом и пологим снижением валится на деревья внизу. Свалил таки, гад!
— Олег! Сашка! За мной с разворотом! Остальным курс прежний! Повторяю: курс прежний!
Кинувшись в стороны, мы пытаемся охватить врагов. Молоток, Олег! Молнией рванул вверх, словно приглашая врагов атаковать его. Да не тут-то было — спустя миг он резко сбрасывает скорость, и враг проскакивает над ним. Вдогон тут же грозно взревывает пулеметно-пушечный комплекс штурмовика.
По-истребительному, с переворотом, я стараюсь поскорее набрать высоту, однако массивный «ИЛ» с боекомплектом — не «чайка», и вверх лезет вяло и неохотно. На мгновение в прицел попадает хищный акулий силуэт немца. Жму на гашетку, хотя и понимаю, что толку от этого будет немного. Неожиданно даже для самого себя, ошибаюсь — неуклюже дернувшись, истребитель шарахается в сторону и удирает. Ну, скатертью дорога! Гнаться за тобой, да еще и с бомбами, у меня не выйдет.
Как там мои? Олег проходит мимо, чуть покачивая крыльями. А где Шуруп? Неужели сбит? Нет, вон и он тянет к нам. Теперь надо нашу эскадрилью догонять.
Остальных наша тройка догоняет уже над самой целью, под крылом Можайск. Я вижу, как по дороге в сторону Москвы тянется лента войск. На миг появляется сомнение: уж не свои ли это? Слишком уж спокойно, по-хозяйски идут. Видимо, Власов думает о том же, потому как сваливается в пике и на бреющем проходит над дорогой.
— Немцы! — слышится в наушниках его голос, и почти сразу вслед за этим на дороге встают первые столбы разрывов.
— Я — Крыло-1, атака! — отдав команду, я тоже кидаюсь вниз, к дороге.
С горизонтального полета, на высоте 200 метров, я сбрасываю свои четвертьтонные гостинцы. Поднявшись выше, оглядываюсь: как там молодые? А ничего, очень даже ничего, учатся понемногу! На дороге рвутся осколочные бомбы, гитлеровцы торопливо разбегаются в стороны. Вот так, а теперь мы вас еще и проштурмуем…
Звенья Лобова и Переладова прочесывают дорогу пушечно-пулеметным огнем. Но навстречу уже кое-где тянутся нитки трасс, опомнившиеся немцы добрались наконец до своих зениток. Ну, это надо прекратить…
Мой «сеятель паники» валится по пологой траектории вниз, туда, где находится один из оживших зенитных пулеметов. На короткое мгновение в прицеле неуклюжая тележка, из которой плюется вверх не то спаренный, не то строенный пулемет. Воют, захлебываясь от злости, «ШКАСы», размеренно грохочут пушки. В самый последний миг успеваю заметить, как зенитка окутывается дымом попаданий. Есть! Теперь еще разок пройдем над дорогой…
* * *
…Двадцать четвертого полк перебазируется под Москву, на аэродром Внуково. Правда, полк — это сильно сказано: 22–23 сентября мы снова потеряли больше половины машин и треть летчиков.
Особенно нам досталось от ответного визита немцев после штурмовки дороги на Можайск — два десятка пикировщиков так отделали наш аэродром, что ни один не укрытый в капонире самолет не уцелел. Да и укрытым досталось. Так что в одиннадцать утра в район нового базирования улетает всего 23 машины, а еще две поволокут по дороге. На аэродроме подскока мы заправимся, получим бомбы, и вылетим на поддержку наших войск, ведущих бои за Москву.
Москва… Это ж сколько километров от границы?! Как вообще могло такое случиться, что немцы так далеко и так быстро вклинились на нашу территорию?!..
Под крылом убегает назад земля, деревни с маленькими, точно игрушечными домиками, серебристые ниточки речушек, покрытые ярким бурым сукном болота… Неужели и сюда доберется война? Но ведь я точно знаю, что наша армия больше и сильнее. Что же это такое, а?
Ну, в Финскую оно понятно: и морозы небывалые, и укрепления мощные, и тайга непролазная, да и армия, честно говоря, не была к подобному готова. Хотя я лично твердо убежден, что если бы товарищ Сталин не помиловал финнов, то в апреле-мае сорокового их бы добили.
Но тут? Это наша земля, нам знакомы здесь все дороги и поля, леса и реки, мы готовы к драке. Так что же фашисты делают здесь, под Москвой, отчего уже четвёртый месяц прут и прут, как заведенные?!
Единственное объяснение, какое приходит в голову: должно быть, их заманивают вглубь нашей территории, чтобы потом схлопнуть гигантские Канны, какие и не снились древнему Ганнибалу. Наверное, это так…
* * *
— Право-выше, на семь часов, — раздается в наушниках спокойный голос Рейно, — самолеты противника.
Становимся в оборонительный круг, но стервятники не отстают: снова и снова входя в вираж. У немца время виража — секунд 18, у нас — на три больше. Двадцать одна секунда — оборот, еще двадцать одна секунда — еще один. Что сейчас должен чувствовать мой механик, старшина Петрович, сидящий за моей бронеспинкой?! Бедолага, ему даже ничего не видно.
Мимо меня проносятся трассы — сзади кто-то отгоняет от меня противника. А вот и у меня в прицеле появляется длинный темный силуэт. Я жму на гашетки, самолет вздрагивает от выстрелов…
Так, что-то немцы стали мелькать чаще. Мне сейчас самое главное, чтобы не закружилась голова, не то вывалюсь из круга — и хана. А перед глазами уже появляются предательские огненные пятна….
Чтобы не сорваться окончательно, заставляю себя вслух считать обороты. Петрович, не поняв в чем дело, громко репетует за мной. Твою мать! Кто-то из наших, не выдержав, все-таки вылетел из круга, и тут же на нем скрещиваются несколько огненных пунктиров. Твою же мать!!! Еще один вылетает!
Круг разорвался, и теперь прямо туда, в центр нашего построения, врываются немецкие самолеты. Наши молодые пытаются удрать, не понимая, что это как раз и есть самая большая ошибка. Их расстреливают поодиночке, и воздушный бой перестает быть именно боем. Теперь это уже резня, причем режут нас…
Сразу же вспыхивают два самолета, а еще один, нелепо крутясь и раскачиваясь, камнем падает вниз. Взвыв от усилия, я перекладываю ручку в противоположную сторону, тоже вываливаясь из круга.
Мой «ИЛ» взмывает вверх, переваливается через высшую точку и, будто с горки, устремляется вниз, туда, где немецкие самолеты рвут на части остатки нашего полка. В прицел попадает первый немец. На тебе, на…
Вижу, как у него отваливается хвост, отрубленный разрывами моих снарядов. Горящие обломки валятся вниз огненным дождем. Так, один есть, можно попытаться продолжить этот смертельный танец…
С переворотом бросаю машину в сторону и резким виражом поднимаюсь чуть выше общей свалки. Чей-то штурмовик тоже яростно кидается в драку, выписывая филигранные «полупетли», закручивая «бочки», уворачиваясь от огня, и смело атакуя немцев. Ух ты, ему даже удается запалить кого-то из фашистов! Решаю прикрыть молодца, бросившись ему на выручку. Поздно… «ИЛ» вспыхивает, и, прочертив небо огненным метеором, исчезает за ближайшим леском.
Нас добивают. Я чувствую, как самолет содрогается от попаданий, и пытаюсь вырваться из прицела противника. Наконец, двойным восходящим разворотом мне уйти из-под огня. Смотрю вниз: полка больше нет, штук десять немецких ястребов гоняются за полудесятком уцелевших «ИЛов». А прямо на меня несется немец с полосатым коком винта.