Жутко холодно. Морозы просто лютые, бывает, что и до сорока градусов. Бедные механики, постоянно ходят с разлапистыми кистями. Среди них вообще много обморожений. Поковыряйся-ка в моторе при такой погоде! Не всё ведь можно в рукавицах делать, часто и голыми руками орудовать приходится.
А когда заправляют, тогда вообще смотреть страшно, чуть бензинчиком плеснул — всё, готов. И так зубами стучишь, несмотря на ватный костюм, а он, сволочь, ещё и испаряется мгновенно…
Жаль ребят, но ничего тут не поделаешь… Главное, врага бить, крушить, да чем больше, тем лучше. Мы уже немного приспособились к немцам. Научились и от зениток уклоняться, и от истребителей уходить. Отработали некоторые приёмы, помогающие штурмовке.
Хорошо, хоть в разведку нас не гоняют. Для этого другие части используют, а мы — только для боевого применения. Но потери несём — в нашем новом полку почти тридцать процентов лётчиков и половину машин потеряли только за неделю непрерывных боёв. Спасибо, хоть бензин и боеприпасы подвозят вовремя, правда, с «РСами» туго. Уже два дня ни одного ящика нет, только снаряды и патроны.
Рейно, он уже подполковника получил, даже рапорт на имя командующего подал, а толку — чуть. Нет — и всё. Мы, конечно, понимаем, что эвакуация, что заводы в поле стоят, что не начали они ещё работать, но от этого легче не становится. Немца пониманием не убьёшь, для этого свинец нужен, железо, взрывчатка. Пехотинцу легче, у него вон хоть штык имеется, а нам как? Одним пропеллером?
Но выдыхается, гад, честное слово, выдыхается! Чует моё сердце — немного осталось. Скоро встанет фашист, а затем и попятиться. Побежит! Вот тогда мы и отведём душу…
* * *
Ура! Это мы кричим, прослушав очередное выступление Левитана. Провал фашистского плана окружения Москвы. Остановили гада. Попятили. Хорошо дали гансам, ох, как хорошо! Вот и сейчас по всему фронту наступаем, от Калинина до Ельца! Бьём гадов, хорошо бьём!
Немцы бегут, бросая технику, людей, снаряжение. Наши «ИЛы» расстреливают их отступающие колонны, не дают закрепиться на выгодных для обороны рубежах, смешивают их с землёй. Кажется, что даже в воздухе витает нечто такое, что поддерживает наших солдат и даёт им силы бить захватчиков. Это перелом. Честное слово, вот чувствую — ПЕРЕЛОМ! Теперь наша очередь наступать…
* * *
…Необычный сегодня вылет. Вместо реактивных снарядов и бомб под плоскостями подвешены контейнеры с патронами, продуктами и прочим имуществом. Это ж надо — наши скинули в тыл к немцам десант! Не всё фрицам изгаляться, и мы не лыком шиты! Правда, как обычно, не всё удалось, но сам факт…
Ребята сейчас возле Клина оседлали дорогу и не дают фашистам спокойно драпать от Красной Армии. Представляю, каково им сейчас…
Мотор работает ровно. Успокаивает, мол, давай, пилот, а уж я-то не подведу. Мы идём почти всей эскадрильей, точнее — всеми машинами, что еще остались у нас в полку. Двенадцать штук.
Ну, ничего. Отгоним коричневую нечисть подальше от Москвы, а там и на переформировку. И пополнение подкинут, и самолёты, так что, будет ещё гансам на орехи…
Под крылом плывёт заснеженная земля. Всё белое, черные лишь пятна копоти и обгорелые остатки разбитой вражеской техники вдоль дорог. Хорошо мы им дали! Ничего, всех в землю уложим, не зря ведь Эренбург сказал: «Убей немца! Всех убей! До последнего!».
Только вот насчёт последнего — уж больно как-то по-фашистски получается. Это значит, всех до единого, что ли? И женщин, и стариков, и детей? Впрочем, такие мысли лучше при себе держать…
Вот вступим в Германию — там посмотрим… Ракета! Ещё одна! Зелёная и красная, как и должно быть. Осторожно захожу на круг, ребята тянуться следом. Точно! Наши! Машут руками, сами одеты в маскхалаты. У некоторых в руках характерные «ППД». И флаг красный на земле расстелен.
В наушниках трещит:
— Эй, летуны! С гостинцами?
— А как же, держите, ребята!
Пусть не по уставу, зато по-дружески. Новый заход, снижаю скорость до минимума и сбрасываю подарки. Уже выйдя на высоту, краем глаза вижу, как люди бросаются к зарывшимся в снег круглым контейнерам…
— Эй, внизу, ещё помочь не надо?
— Слева фрицы жмут, если есть чем…
— Обозначь ракетой, куда.
Через мгновение в воздух взмывает дымная полоса сигнала. Перекладываю рули и направляю «Ильюшин» в ту сторону.
Точно! Целая колонна. Ну, держитесь, гады! Пологое пикирование, машина озаряется огнём, дымные струи снарядов и пуль причёсывают автомобили и другую технику. Б… едва успеваю сбросить палец с гашетки, на мгновение прервав непрерывное поливание из всех стволов. И как это успел? Ухожу влево, на разворот, затем беру обратный курс. Командую:
— Назад! Все домой! Огонь не открывать!
Ору я в рацию. Ребята слушаются, и уходят прочь, вслед за мной. Мы возвращаемся…
* * *
… «Дома» меня уже ждут. Чебатурин. Рейно. Замполит.
— Почему прекратили штурмовку, товарищ Столяров?
— Не смог, товарищ подполковник.
— Что значит, не смогли?! — это уже замполит.
— Не умею я так.
— Как?!!
— Не приучен я раненых расстреливать…
— Значит, санитары, говоришь? — командир полка задумчиво смотрит на меня.
— Так точно, товарищ подполковник. Вначале грузовики с пехотой, потом пара танков, их-то я зажёг. Ну а напоследок — автобусы с красными крестами. Да не поверил бы фашистам, если бы из них не стали выпрыгивать, кто мог. Все в бинтах. Потому и прекратил штурмовку…
— Ну и правильно. Рад я за тебя, Саша, что смог ты на войне человеком остаться. Это главное. Иди…
…Как и следовало ожидать, дело об убийстве расхитителя социалистической собственности заводить не стали. Наоборот, даже благодарность объявили, и грамоту выдали. Ну и ещё радость случилась: пока я в госпитале валялся, письма меня нашли. Из дома, от брата, и от ребят моих, Пилькова да Бабкина. Живы все, здоровы. Воюют. Немца бьют в хвост и в гриву.
И дома тоже всё нормально. Семья здорова, батя флотом занимается, матушка с сестрёнкой тоже рыбку удят. Всё для фронта, всё для победы, как говорится…
А Сашка молоток! Тоже уже наград нахватал. Везунчик! Повезло ему. И начальство хорошее, и друзья верные. Эх, поскорей бы на фронт! Надоело уже лежать, как пень с ушами. Там такие дела заворачиваются, а я здесь… Новый Год скоро, неужели придётся в Горьком встречать? Не хочу! Ну да не всё от меня зависит, хотя, после того, как кормить нормально начали, и раны быстрее подживать стали, я себя намного лучше чувствовать стал. Особенно, когда после ужина в госпитальный парк выйдешь, под сосну облюбованную станешь — так прямо и чувствуешь, как в тебя какая-то сила вливается…