— И перспективы подобного суверенитета вас не радуют?
— Я уже вкусила эти удовольствия! По правде говоря, я с радостью вернулась бы в Версаль, нет в мире ничего прекраснее, соблазнительнее, очаровательнее. Но мне придется слишком дорого заплатить за это великолепие. Король осыплет меня милостями и почестями до такой степени, что я не смогу дышать…
— И бежать туда, куда вам захочется, я понимаю… А вы не преувеличиваете? Король стал мудрее, возможно, он довольствуется тем, что примет вас, отдавая себе отчет в том, что вы — одно из украшений его двора, и не будет предъявлять вам других требований.
— Нет! Я не верю этому! Я хорошо знаю короля. Его гордость не позволит ему остановиться на улыбках, комплиментах и простом ухаживании. Добавлю еще, что я слишком уважаю короля, чтобы играть перед ним эту роль, опасную и бесчестную. Король быстро догадается, что я не люблю его так, как он этого хочет, он не переживет это… все начнется сначала…
— Однако, — задумчиво произнес Пейрак, — я чувствую, что с годами страсть короля дошла до такой степени алчности, что он готов пойти на все уступки, лишь бы увидеть вас. Увидеть хоть раз.
— Он так думает… но он заблуждается… И как только ловушка захлопнется, ему захочется большего.
Вдруг она в гневе отстранилась от своего мужа.
— Должна ли я понимать, что вы готовы со спокойным сердцем вручить меня королю? Ах, так вы меня больше не любите! Я так и знала. Ну что же, уезжайте, уезжайте! Бегите в ваши вотчины. Я не поеду с вами…
Потом она снова бросилась в его объятия.
— …Нет, нет! Я не могу… Куда пойдете вы, туда и я… Где будете жить вы, там и я… Будь что будет… Но я не могу жить без вас.
Жоффрей де Пейрак обнял ее.
— Не дрожите так, любовь моя! Я хотел прочувствовать вашу привязанность ко мне… Боги благосклонны ко мне: мой соперник во многом счастливее меня, но в одном он безнадежно несчастен: вы не любите его. Ни за какое золото мира невозможно купить любовь. Король считает, что он способен на отречение, которое он не сможет продемонстрировать, окажись вы рядом. Вы правы, что не доверяете ему… И верно предвидите опасности на этом пути.
— Но что же нам делать?
— Все зависит от вашего желания, моя дорогая. Я не буду вас принуждать. Вы вольны решать, уехать нам или остаться. Я безоговорочно приму ваше решение, потому что считаю его справедливым, благоразумным, наиболее верным.
— А вы? — пробормотала она. — Ваши планы?
— Они зависят от вашей воли.
— А если я пожелаю вернуться в Версаль?
— Я присоединюсь к вам…
— Несмотря на все опасности?
— Несмотря на все опасности.
— Но скука жизни при дворе не пугает вас?
— Вы созданы для меня, и вы мне никогда не наскучите. Послушайте… Никто не может обвинить меня в том, что я впустую растратил свои таланты. Я участвовал во всех битвах и наслаждался всем, о чем только может мечтать человек. Сегодня для меня главное наслаждение — видеть вас, жить рядом с вами, иметь счастье быть с вами и днем, и ночью, и это наслаждение я не променяю ни на какое другое.
Он взял ее руки в свои ладони.
— Куда пойдете вы, пойду и я. Где будете жить вы, там и я…
— Вы сошли с ума! Эти речи недостойны мужчины.
— Почему? Что за глупости? Жизнь не стоит на месте. Но рано или поздно она подходит к концу… Перед нами открывается новая страница. Разве у меня нет права прожить ее вместе с вами, ни на минуту не отрываясь от вас?
Она недоверчиво смотрела на него.
— Решать вам, мадам, — повторил он, — скажите свое слово!
Анжелике показалось, что в ней самой порывом свежего ветра открылась какая-то дверца и впустила солнечные лучи. И они осветили ей то, чего она действительно хотела.
Жоффрей настаивал.
— Говорите! Какова ваша воля?
* * *
— Останемся в Америке, — сказала она, — у нас здесь столько друзей, они нуждаются в вас, в ваших знаниях, вашей доброжелательности. Если я буду скучать по Франции, я приеду в Квебек, и м-зель д'Уредан прочитает мне последние версальские сплетни. Мы должны съездить в Нью-Йорк, да еще Уттаке ждет меня, он хочет показать мне долину Пяти Озер. Как я могла забыть об этом?
— Мы обязательно побываем там.
— И еще я бы хотела, чтобы у нас был ребенок.
— Он у нас будет!
Понимая, что сказанное ею решило их судьбу за океаном, Анжелика закрыла глаза и утонула в его объятиях. Европа снова уплывала вдаль, как большой тяжелый плот, и исчезала в пелене тумана.
С чувством одержанной победы она подумала: «Теперь он не поедет в Прагу». И мало-помалу она начинала понимать значение того, что произошло.
Человек, которого она сжимала в своих объятиях, заявил, что решать должна она, потому что в его жизни только она имела значение.
Неожиданно она весело рассмеялась, и собственный смех очень удивил ее.
— Наверное, я сошла с ума! Что со мной, почему этот смех?
— Это счастливый смех, — ответил он.
Он наклонился и смотрел на нее с огромной нежностью.
— …Я так люблю, когда вы смеетесь… Раньше это случалось крайне редко… Когда мы приехали сюда, я стал чаще видеть улыбку на вашем лице… Но такой смех я слышу впервые… Вы смеетесь, потому что любите и любимы. Ваш смех означает, что вы получили наконец доказательства любви, которых вы так долго ждали.
— Да, это правда. Мне придется сдерживаться, чтобы не хохотать до упаду.
— Так смеются женщины, когда они парят в небесах.
— О, вы большой знаток женщин.
— Потому что я обладаю одной, в которой собраны они все.
— Жоффрей, мы сошли с ума. Своим смехом мы накличем на себя гнев небес!
— Гнев Олимпа, хотите вы сказать; мы как те влюбленные, что поглощены друг другом, которые во взаимном обожании забывают, что обязаны этим богам, и их неосторожность служит причиной обрушившихся на них молний.
— Жоффрей, мне страшно. Я пьяна от счастья, но это не может заслонить от меня последствия нашего поступка. Легко сказать: мы не вернемся во Францию, страну нашего детства и юности, мы не выстроим заново наши разрушенные поместья, мы будем счастливы своим особенным счастьем. Но нас ждет король. Он осыпал нас почестями. Сможем ли мы после всего случившегося уклониться от встречи? Он ни на минуту не сомневается, что мы явимся по его зову, хотя бы чтобы отблагодарить его и выразить нашу признательность. Он ждет, что граф де Пейрак вступит во владение своей собственностью. Как он перенесет наше нерасположение к нему? С самого утра я бьюсь над этим вопросом. Мы нанесем ему оскорбление не столько тем, что лично не предстанем перед ним, а тем, что пренебрежительно отнесемся к его доброте и милости. Удастся ли нам в Америке избежать проявлений его обиды?