Тем временем я обратила внимание на некоторое шевеление в соседнем номере и немедленно вышла в коридор, получив сигнал от охранника, что «босс собирается на улицу». Не имея права препятствовать его действиям, я с покорным выражением на лице отправилась за ним, старательно делая вид для случайных свидетелей нашего позднего перемещения, что совместный выход просто совпадение.
– Ах, Лизочка, ну что за сюрприз! – восторженно раскинув руки, кинулся с порога к даме в элегантном наряде Остроликий, не удостоив ни одним взглядом застывшую поблизости Веру, чем вызвал во мне немалое удивление.
– Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик! – Она коротко чмокнула его в щеку, и тут же быстро стерла след собственной помады.
– Что ж ты не позвонила, как странно, ведь, кажется, собиралась в Коктебель?! – не сдержал он кроткого упрека, который, впрочем, пытался старательно завуалировать широкой улыбкой.
– Ты прав, но там скука, все нынче лишь фестивалем бредят, да и тебе, думаю, со мною будет лучше, ты же творишь, – при этих словах она раскинула руки так, словно перед ней был не человек, а памятник.
– Стараюсь, но я так издерган! – Он трагично шмыгнул носом. – Мои гениальные идеи гробят эти бездарности… актеры, – с надрывом, словно погибло дело всей жизни, провозгласил режиссер.
– Но, Севушка, кто же смеет? – в тон ему воскликнула она и обернулась к Вере, делая вид, что только сейчас заметила ее.
– Да все, буквально все, ведь нынче не та школа, не тот масштаб, не та отдача, – радуясь, что можно открыто испепелять Котову взглядом, продолжал взывать к состраданию дамы в шляпе Всеволод.
– Ах, Вера, скажи мне, что все не так, скажи, что он несправедлив, что с его талантом и любовью к искусству можно все преодолеть! – похоже, дама была тоже из киношной среды, уж очень картинно и до комичного театрально произносила она речь.
– Все хорошо, здравствуйте, Елизавета Ричардовна, – спокойно, что слишком выбивалось из заданного остальными участниками беседы настроения, произнесла Вера.
– Чудесно! Здравствуй, милая Вера, но что ты так поздно и одна, посреди этой мрачной улицы, я, право, не узнала тебя сразу, – Елизавета Ричардовна участливо посмотрела на Котову. Мне показалось, что говорит вновь прибывшая исключительно фразами, почерпнутыми из русской классической литературы.
– Мы только вернулись, я задержалась у автобуса. Теперь уже иду отдыхать, в свой номер, – выделила она, по очевидным для меня причинам, последние слова.
– Конечно, милая, – благосклонно кивнула дама, а Всеволод лишь махнул в сторону Веры, словно прогонял муху. Держась в тени деревьев и скрытая от всех широкой колонной, я с трудом сдерживалась от саркастического смешка.
Вера не вошла, а буквально впорхнула с вполне понятным мне чувством облегчения, охватившем ее, в вестибюль гостиницы, а колоритная пара засуетилась вокруг чемоданов.
– Позови же посыльного, если, конечно, в этом захолустье имеется такой человек! – капризным тоном воскликнула Елизавета Ричардовна.
– Ну как же, как же, милая, есть, сейчас, сейчас, – вдруг засуетился Остроликий, но предпринимать особенных усилий не пришлось, заспанный юнец уже шел к ним навстречу, толкая перед собой металлическую тележку для багажа. Однако, увидев перед входом вещи дамы, оттолкнул свой рабочий реквизит и неожиданно ловко, если вспомнить о его сонном лице, подхватил поклажу и затоптался у ступенек, ожидая распоряжения гостей. – В люкс, – царственно кивнул ему Всеволод и, обернувшись к Елизавете, забормотал: – Ах, номер наш – сказка, уверен, милая, тебе будет в нем хорошо…
– Нам будет в нем хорошо, – поправила его дама и хозяйским жестом взяла под руку.
«Похоже, это жена Остроликого, и он мелко лебезит, придавленный острым каблучком умопомрачительно дорогих ботильонов, которые, кстати, выглядят так же нелепо в такую жару, как и широкополая шляпа с темной вуалью, небрежно спущенной на глаза, в теплую августовскую ночь», – машинально отметила я и, пропустив супругов на несколько шагов вперед, спокойно пошла за ними.
Сдав номер Остроликого охраннику, – фамилия его жены, вполне возможно, совершенно иная, о чем, кстати, следовало навести справки завтра у всезнающей Марии, – я решила послушать своего клиента в новом для меня и, похоже, обыденном для него окружении.
Елизавета Ричардовна осмотрела гостиную и спальню, вышла также на балкон полюбоваться открывающимся видом на сонную Волгу, при этом беспрестанно бормоча: «Ах, что уж взять, провинция…» Потом обронила супругу:
– Мило, – и, едва он успел выдохнуть, все же уколола: – Очень по-деревенски, не понимаю, и где ты тут усмотрел Средние века?
– Так это только ночью, а днем, точнее, в павильоне, – начал было он оправдываться и вдруг неожиданно резко добавил: – Я предлагал снимать на Севере Франции, не ты ли укорила бюджетом?
– А впрочем, ты прав, не в столице же искать дикарей в массовку, – так же стремительно сменив гнев на милость, как и он свой тон, легко сдалась она, зашла в спальню, хлопнув тяжелой дубовой дверью.
Всеволод, судя по всему, принял ее стремительный уход как должное и, скорбно вздохнув, устроился на диване со стаканом виски в одной и пультом от телевизора в другой руке.
Признаюсь, меня очень заинтересовал подсмотренный спектакль из серии картинок семейной жизни, каждое слово, да что там, каждый жест в которой – насквозь пропитаны ложью.
Допив стакан, Остроликий спешно стянул брюки, небрежно скинул рубашку и, сладко зевая, устроился в полный рост на довольно уютном на вид широком диване в гостиной. Вскоре из его горла стали вырываться хриплые рулады, да такие громкие, что даже Елизавета Ричардовна высунулась с недовольным лицом из комнаты, но, убедившись, что супруг крепко спит, тормошить и переворачивать его на другой бок не стала, чему я, признаться, немало удивилась.
В спальне жена режиссера повела себя странно, она достала мобильный телефон, прижала его крепко к уху и принялась что-то спешно нашептывать невидимому абоненту, то и дело опасливо оборачиваясь на закрытую дверь. Такое поведение показалось мне странным, и я машинально отметила, что завтра следует установить «жучок» в телефоне или личных вещах, а лучше и там и там, Елизаветы Ричардовны. Тот факт, что, мило воркуя по дороге в номер, в котором, оставшись наедине, супруги не сказали друг другу и пары слов, да еще и разошлись по разным комнатам, совершенно меня не удивил, – я сразу заметила между ними фальшь.
На следующий день Остроликий устроил ранний подъем, носился по гостинице как фурия и безостановочно орал что-то о сорванном графике, то и дело испепеляя меня – неотступно следующую за ним в силу своих профессиональных обязанностей – гневным взглядом.
– Влезла со своими поправками, мушкет ей, видите ли, не угодил, а у меня теперь простой в работе, хижина ведь больше не нужна, но пока Игната, тьфу, Бористра не ранят, я ее снести не могу, – поспешил он озвучить причину своего мрачного настроения. – Ладно, пока репетируем без ружья, – наконец опустился он в свое кресло.