Покончив с первым пунктом плана, я приступила к реализации следующего. Веры Котовой, как сообщил мне Глеб, в отеле не было. Она не присоединилась к веселящимся за ужином коллегам, не было ее и в арендованном автобусе. Я это знала и так, но перестраховка никогда не помешает. Номер Веры был рядом с комнатой Марии. С замком также не возникло проблем. Однако внутреннее убранство временного пристанища звезды кинопроекта существенно отличалось от только что увиденного. Комната была просторней, кровать – шире, ванная стандартная. Шторы на окнах смотрелись побогаче, и телевизор был посовременней. В отличие от неряшливой Марии, у Веры царил идеальный порядок. Одежда в зеркальном шкафу висела на плечиках, белье разложено на полках, а все остальные личные вещи актриса содержала во внушительной косметичке и в тумбочке. У кровати я заметила томик с пьесами Чехова, невольно умилившись такому выбору. Поддавшись порыву, я взяла томик в руки. Не задумываясь, открыла его на середине и неожиданно, вместо чеховских пьес увидела аккуратный, рукописный текст.
«Неужели Вера так запросто хранит у себя написанный рукою Чехова подлинник?!» – мелькнула в голове шальная мысль при виде натуральных синих чернил. Однако не настолько я наивна, чтобы в это поверить. Впившись глазами в строчки, в следующую секунду я поняла, что держу в руках не что иное, как дневник известной актрисы.
Держу пари, что Мария нашла бы самое грязное применение подобной находке, но у меня, честно признаюсь, душа значительно чище. Сверившись с датой, я перелистнула несколько страниц и, наконец, нашла кое-что интересное для себя, для моего расследования.
«…Что мне оставалось?! Ах, я несчастная! Разве стоит вся эта мишура тех душевных мук, что, несомненно, убьют меня?! Но я умница, и не буду унывать, это чудо, что мне пришла в голову идея с обетом, чтобы не выходить за рамки экранного образа, в котором я, полностью следуя учению Станиславского, существую, мыслю и чувствую. Это счастье, хотя и сомнительное в моем случае, что для него работа – главное божество, и он клюнул на мой аргумент, но как долго смогу я отбиваться, да и Н. – он ни в чем не виноват… А получается, что я потенциально не верна ему, из-за всех тех авансов, что пришлось выдать ненавистному О., чтобы избежать унизительной расплаты за столь высокую оценку моего актерского мастерства…Тот злосчастный эпизод в гримерке до сих пор вспоминаю с содроганием, а ведь это была всего лишь попытка поцелуя… Что будет, когда наступит последний съемочный день?! Мне страшно об этом подумать!!! Сейчас кажется, что лучше смерть, чем грядущее унижение… Что за мысли разрывают мое сердце?! Но, если подумать, разве заслуживаю я такого наказания?! Я – жертва, и я должна отомстить за унижение… А еще лучше – сделать все, чтобы это унижение не наступило никогда, и выход, похоже, только один…»
На этом запись обрывалась. Я не смогла прочесть продолжение, так как следующий, он же последний лист был вырван. Что ж, тот, кто это сделал, и есть главный виновник всех бед Остроликого. Осталось только определить, была ли это Котова, или же кто-то решил подставить ее. Но не все было так безнадежно, переплет дневника по-старинному пухлый, с внутренней стороны просто белый, и на нем слабо просматривались оттиски какого-то текста, как будто писавший сильно нажимал на ручку. Ни секунды не сомневаясь, я убрала дневник в свой небольшой заплечный рюкзак, решив, что с помощью простого карандаша постараюсь прочесть запись, и направилась по третьему адресу. Однако времени оставалось слишком мало, на этот раз я все проделала в рекордно короткий срок.
Судя по настроению на площадке, ночные съемки не вселяли в народ особого оптимизма. Я же, наоборот, ощущала необыкновенный подъем. На завершающем этапе съемок в Тарасове востребованы были как раз все те члены команды, среди которых я вот уже несколько дней пыталась определить главного злодея.
Всеволод буквально ворвался в павильон. Сразу за ним, разумеется, появилась я, на полшага опережая Елизавету Ричардовну, терпкие духи которой неприятно терзали мое обоняние. Оператор, на этот раз трезвый и немного раздраженный, с помощником уже были внутри, занимались наладкой оборудования. Маша по случаю позднего времени суток облачилась в совершенно неприличное мини-платье, с асимметричным декольте, обнажающем одну грудь почти полностью. На ее фоне гримерша Катя выглядела блекло, но куда более пристойно, отчего ее образ был мне симпатичнее. Максим Полоцкий, окинув меня печальным взглядом, демонстративно подмигнул Екатерине:
– Ну-с, красавица, готова уединиться со мной в кабинете, где будем только ты, я и пушистые кисточки? – Он шаловливо ей подмигнул, отчего девушка, стремительно краснея лицом, замерла с выпученными глазами, неотрывно глядя на него. Ее горло сдавил спазм, ответ она озвучить так и не смогла и, лишь беспомощно озираясь, неожиданно принялась икать, словно перенесла сильнейший стресс.
– Макс, может, я на что сгожусь? – подала голос Маша, эффектно наклонилась за хлопушкой, так что ее огромная грудь успешно показалась в вырезе платья, и медленно распрямилась, не отводя от него зовущего взора.
– Ну, если ты умеешь профессионально рисовать синяки, ссадины и кровоподтеки, то пошли…
– Я все могу! – выдохнула она, многообещающе облизнув губы.
– Так! Это что за новости! – неожиданно рявкнул режиссер, кажется, только сейчас обратив внимание на главного героя. – Макс, почему до сих пор не в гриме? Марш в гримерку, и эту куклу поторопи, ишь застыла, как будто я ей простой оплатить обещал! – Он слегка подтолкнул Екатерину. Недовольство Остроликого возымело действия, часто моргая, она резко прекратила икать и стремглав кинулась в сторону подсобных помещений. Не дожидаясь нового замечания, Полоцкий отправился за ней.
– А ты чего вырядилась, дура! – Всеволод переключился на Марию. – Здесь идет серьезная работа, тут тебе не бордель! На вот, срам прикрой, и вперед, хотя бы реквизит, что ли, протри да старый мел смой! – Он швырнул ей свой шарф, который давно уже скучал на спинке кресла режиссера, оставленный не у дел по причине жары несколько дней назад. Мария покорно намотала модный шарф себе на плечи, сразу угадав по настроению и выражению лица начальника, что этим вечером с ним лучше не спорить.
За всем происходящим я наблюдала как бы со стороны. Первым в гримерке скрылся Полоцкий, буквально через секунду после этого в павильон вбежала Вера Котова. К ее счастью, Остроликий, поглощенный отчитыванием Марии, не заметил ее, и она спокойно отправилась переодеваться. Трофимов, уже облаченный в средневековый наряд, гремел мечами у стола с реквизитом, выбирая, по всей видимости, самое достойное его последнего появления на экране оружие.
Этой ночью Остроликий был в ударе. Стоило актерам выстроиться под стенами бутафорской хижины при полном параде, как он немедленно начал репетицию. Бористр Трофимова должен был явиться в кадр в момент поцелуя Благомилы и Святогора, Всеволод с особым наслаждением на лице лично продемонстрировал Полоцкому, как надо обнимать возлюбленную, но Вера стойко вынесла это малоприятное испытание. Когда же режиссер потянулся, чтобы завершить эпизод прописанным в сценарии поцелуем, неожиданно его порыв остановил Трофимов.