Только одна пенсионерка спешила прочь, торопясь увести внучку. Рита спросила её:
– Не скажете, что там такое?
Старая женщина окинула её неодобрительным взглядом – «И эта туда же!» – однако ответила:
– Да милицию вызвали. Собаку бродячую застрелить. – И потянула за руку внучку: – Пошли, Анечка…
То, что дальше сделала Рита, ни в какие понятия о здравомыслии категорически не укладывалось. Бывает, мы совершаем поступки, которые много лет потом нас самих изумляют: ой, Господи! Да я ли этакое содеял?.. И как быть-то могло?
А вот могло, оказывается, могло. То ли планеты как-нибудь по-особому сошлись, то ли пятно на солнце выскочило, то ли ещё что… Знакомимся с девушкой, через пять минут оказываемся с ней в загсе, потом живём долго и счастливо и умираем в один день. Или – бросаемся, расплёскивая корейскими сапожками талые лужи, к двери ларька, из-за которой вот-вот должен прозвучать сухой хлопок выстрела. Стремительно распахиваем её и…
Продавец жался в углу за прилавком. В руках у него был тяжёлый нож-топорик для разрубания мяса, но держал он его не угрозы ради, а как бы желая заслониться широким лезвием, словно щитом. А прямо перед Ритой, спиной к ней, стоял участковый Собакин. Он не оглянулся на резкий скрип распахнувшейся двери. Цепко расставив ноги в неизменных хромовых сапогах, он медленно расстёгивал кобуру. Он не спускал глаз с четвероногого правонарушителя: вдруг бросится!
Но пёс бросаться не собирался. На это у него ни сил, ни гордости уже не осталось. Крупное, побольше средней овчарки, облезлое тускло-бурое чучело обречённо сгорбилось возле дальней стены. Пёс часто дышал, приоткрыв пасть, и на обращённом к людям боку рельефно просматривались все рёбра. Выражение гноящихся глаз было отчётливо скорбным. «Кончайте, что ли, скорей…»
– Андрон Кузьмич!!! – завопила Рита. – Андрон Кузьмич, погодите!!!
Собакин, уже взявшийся за пистолет, нехотя оглянулся на неё через плечо:
– Тебя только не хватало. А ну выдь!
Но эмоциональный вихрь, внёсший Риту внутрь магазина, ещё не иссяк, и она ринулась между участковым и псом.
– Он что, покусал кого-нибудь? Покусал? Ну, скажите, покусал кого-нибудь или нет?
Андрон покосился на продавца.
– Да нет вроде, – пробормотал мясник.
– Он ваше мясо украл? – продолжала наседать Рита. – Бифштексы поел? Куриц импортных попортил? Господи! Живое существо несчастное из-за куска убивать!!!
Костей и недоеденных ошмётков на полу, кстати, видно не было, и продавец снова помотал головой, опуская свой нож. Определённо не он был инициатором всей этой затеи. И уж всяко ему не улыбалось отчищать свой магазинчик, в котором после собачьего расстрела не скоро небось возобновится нормальная торговля. Если возобновится вообще. Кто к нему пойдёт-то после такого?
Пёс между тем почувствовал неожиданное заступничество, и в нём встрепенулась некоторая надежда. Молодая женщина ощутила, как он ткнулся в её ладонь горячим, больным, потрескавшимся носом. Потом робко лизнул. Тут Рита поняла, что будет отстаивать этого чужого, никогда близко-то не виденного пса поистине до последнего.
– Так скажите хоть, что он натворил?!
– Да что. Побирался, – буркнул продавец. – Жорева поклянчить… подкармливаю я его иногда… если какой кусочек заветрится. Мужик один на лапу ему наступил… он взвизгнул, мужик испугался… Замахнулся авоськой, а он на него гавкнул…
Кобелина, нечистопородный ротвейлер, в самом деле мог перепугать кого угодно. Особенно в своём нынешнем состоянии. Взъерошенная шерсть, розовая проплешина на спине, позвонки, торчащие, словно гребень у динозавра… «Уберите собаку, она бешеная! Она укусит сейчас! Милиция! Где милиция? Я жаловаться буду…» Андрон хмуро поглаживал пальцами кобуру. Предстоявшее мероприятие его тоже не приводило в восторг. Однако авторитет следовало соблюсти. Он сурово проговорил, обращаясь к Рите:
– Или пристрелю сейчас, или забирай куда хочешь.
– А вот и заберу! – ответила Рита. Больше всего её волновало, где бы взять верёвку для поводка. Покамест она крепко ухватила пса за грязный ошейник, благо это можно было сделать не наклоняясь. – Ну? Пошли, сукин сын.
Кобель покорно поплёлся с ней к выходу.
Мужика, потребовавшего над собакой расправы, Рита вычислила сразу. Крупный, полноватый дядька лет под шестьдесят, при очках, в толстом зелёном пуховике и меховой шапке резко выделялся среди любопытствующих тёток. В отличие от них, ему было не всё равно, чем кончится дело. У него было лицо человека, уверенного в торжестве справедливости. Рита и пёс улыбнулись ему одинаково – в сорок два зуба.
Праведная суровость на лице мужика сменилась недоумением, быстро перешедшим в откровенную злобу.
– Товарищ милиционер!..
– Собака не бродячая, она принадлежит гражданке, – громко объявил участковый. – Товарищи, расходитесь!
– Таких гражданок под суд надо отдавать! – возмутился зелёный пуховик. – Безобразие!.. – И нацелил палец непосредственно на Риту. – А псину твою ещё раз увижу – застрелю! Сам застрелю! Безо всякой милиции!..
Законность подобного обещания вызывала массу вопросов, и Андрон Кузьмич грозно нахмурился, но Рита не стала прибегать к его помощи. Она набрала полную грудь воздуха… и ответила мужику в лучших традициях Поганки-цветочницы.
– Валяй, стреляй! – радостно заорала она. – А я тебя, гада сволочного, кастрирую! Тупыми ржавыми ножницами!.. – Голос сам собой вышел на нечеловечески громкий и пронзительный регистр, от которого начало закладывать уши. – Если только найду что отрезать!.. У тебя, у труса вонючего, небось и яиц в штанах нет!..
Зелёный пуховик мелькнул, исчезая за хлебным ларьком. Чувство освобождения было всеобщим. Над Варшавским рынком победно горело синее весеннее небо.
Участковый откашлялся и уже сам мстительно наставил на Риту крепкий указательный палец.
– А вас, гражданочка, вынужден оштрафовать! – объявил он очень официально и подчёркнуто громко. – За выгуливание животного в неположенном месте… Без намордника и поводка…
– Да пожалуйста, Андрон Кузьмич! Штрафуйте на здоровье! – ликуя, ответила Рита. – Сколько с меня?
Между прочим, эпизода со спасением «сукиного сына» в биографии Риты-книжной не значилось. Пока не значилось…
Желтоватое послеобеденное солнце щедро лилось в окна директорского кабинета. Переезд сюда, под Гатчину, происходил осенью – поздней и весьма непогожей, отопление, с грехом пополам запущенное в едва очухавшихся от долгостроя корпусах, работало ещё еле-еле… Кабинет окнами точно на юг показался тогда очень комфортным. Представить себе, что когда-нибудь в нём будет жарко, казалось решительно невозможным. Однако потом наступила весна, а за ней совершенно африканское лето, и академик Пересветов изменил своё мнение. Однако поезд, как говорится, уже уехал. Язвительный начлаб Звягинцев предлагал директору учредить ещё один кабинет, пусть, мол, будут «летний» и «зимний» – благо исторических, наших и зарубежных, прецедентов хоть отбавляй. На такой шаг у Валентина Евгеньевича Пересветова, как он сам говорил, не хватило раскованности. Заместитель по общим вопросам Кадлец подошёл к делу серьёзнее: в кабинете директора повесили жалюзи. Не хухер-мухер – вертикальные, благородных кремово-серых тонов. Жалюзи, правда, не перекрывали свет полностью, лишь нарезали его на тонкие полосы: люди за длинным столом щурились и двигали головами, пряча в тень то один глаз, то другой, поскольку оба спрятать не удавалось.